Агата Кристи - Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник)

– Ни словечка, вот вам крест! Хотя признаюсь, что напьюсь до поросячьего визга, если ваше превосходительство подкинет мне деньжат.

После чего с гримасой покорности на лице верхолаз раскланялся и удалился.

– Вполне возможно, – сказал Вейнберг в разговоре с Алмедой примерно часом позже, – что этот тип действительно видел описанное им. Не исключаю, что дон Гамба мог запалить пару свечей и любоваться новым алтарем, который, насколько мне известно, сделала для него некая талантливая молодая сеньора. По моим сведениям, его только установили за день до пожара, и было вполне естественно для Вождя взглянуть, как произведение искусства будет выглядеть при свечах, чтобы потом не поскупиться на похвалы сеньоре. Но чтобы дон Гамба молился? Как вам угодно, генерал, но в это я никогда не поверю.

Алмеда медленно поднял голову, а потом, склонив ее чуть набок, посмотрел на полковника.

– А знаете, – произнес он, – я на вашем месте не испытывал бы такой несокрушимой уверенности. Не забывайте, что дон Гамба в дни молодости подвергался самым различным влияниям и веяниям, как и я сам. В последнее время мы оба решительно выступали против вмешательства клерикалов в политику. Однако он всегда был… Как бы лучше выразиться? Склонен к суевериям. И хотя я никогда не произнес бы этого публично, вам могу доверить секрет: его до крайности нервировали угрозы Мстителя сжечь его дом. «Только не превращайте свою речь в похоронную», – предупредил он меня, когда я согласился выступить при открытии монумента. Он, разумеется, шутил, но в глазах его я заметил и легкую обеспокоенность. Включите воображение. Представьте себе человека, только что удовлетворившего свои самые высокие амбиции, чей облик на века воплотили в бронзе. Он остался в одиночестве, взаперти среди ночи, с нависшей над ним таинственной угрозой спалить его жилище вместе с ним самим. Разве настолько уж невозможно, чтобы дон Гамба в таком состоянии обратился к религиозным суевериям, внушенным в детстве? Кто угодно мог бы поставить ему это в вину, но только не я.

Полковник Вейнберг заерзал в кресле.

– Полагаю, вы догадываетесь, генерал, что я принадлежу к числу старомодно мыслящих людей. И мне ничто не принесло бы большего облегчения, как согласие с вашим предположением. Но, право же, дон Гамба… Это перебор, граничащий с чудом. Вы, конечно, можете мне возразить, что я иду против своего принципа, поскольку всегда заявлял: нельзя отказываться от улик, если даже они полностью противоречат заранее сложившемуся у тебя мнению. Пусть даже так. Но молитва дона Гамбы – если он действительно молился – все равно не имела никакого отношения к убийству. Важнее всего в этой истории, с моей точки зрения, тот факт, что в часовне горели свечи. Для чего, нам неизвестно. Известно время – примерно половина десятого. Это вполне могло послужить причиной возникновения пожара. Плохо закрепленная в гнезде канделябра свеча падает, но при этом не гаснет. Пропитанный воском и мастикой алтарь охватывает пламя. А в таком случае нам следует отнести пожар к разряду несчастных случаев, из чего следует…

– Из чего следует вывод, как вы предполагаете, что никакого заранее спланированного заговора не существовало. Просто некто из группы ворвавшихся наверх людей, сломавших предварительно дверь, внезапно осознал, что можно свести старые счеты, выстрелил среди неразберихи, а потом запаниковал и выбросил тело из окна, заметая за собой следы?

– Да, вполне возможно. Все это весьма вероятно. Но вот в чем дело, генерал. Замеченные мной аномалии по-прежнему остаются без объяснения. Между прочим, я исподволь навел кое-какие справки и разыскал полицейского, видевшего мужчину, удалявшегося от дома дона Гамбы примерно в девять часов. Это и был посетитель, покинувший Вождя в то время. Но лицо его скрывал капюшон плаща, и личность визитера осталась неизвестной. Боюсь, что дальше в этом направлении нам уже не продвинуться. А пока закончим. Я буду иметь честь, генерал, доложить вам о положении дел теперь уже только завтра.

И он ушел, чтобы навестить Педро Зимарру и сделать того богаче примерно на пятьдесят английских фунтов в местной валюте.

Шеф полиции Магнолии редко может себе позволить продолжительный перерыв в работе. Вейнберг еще не закончил обед с капитаном Варкосом в ресторане на улице Первого апреля, когда его снова вызвал Алмеда. Вейнберг обнаружил того в самом скверном расположении духа.

– Мне приходится настоятельно требовать, полковник, – начал он, – чтобы вы довели свое расследование до конца как можно скорее. Если только не готовы найти другую мотивировку для освобождения из-под стражи этого наглого молодого англичанина Джеймса Марриата. Утром ко мне вновь заходил британский посол, который откровенно намекнул, что инцидент самым пагубным образом сказывается на двусторонних торговых переговорах. Читатели мерзкого листка этого писаки, как выяснилось, собирают подписи под обращением к нашему правительству с требованием соблюдения прав иностранного корреспондента… Господи! Что у них за пресса такая! У нас никакие петиции невозможны.

– Если честно, генерал, я был бы только рад избавиться от него. Естественно, нам приходится обращаться с Марриатом несколько мягче, чем с остальными арестованными, иначе он по выходе про нас такого напишет! Но дисциплинарного префекта весьма тревожит подобная перспектива. Она чревата волнениями среди заключенных. Однако мной уже разработан план, с помощью которого мы сможем несколько сократить список подозреваемых уже сегодня. Тем более что и вас это устроит. Ничего нового: обычный психометрический тест.

– Вы имеете в виду тот аппарат, который регистрирует реакцию заключенного, когда он слышит определенные ключевые слова и отвечает? А мне-то казалось, полковник, что вы не очень-то доверяете подобным методам. Или я ошибаюсь?

– В действенность аппарата нисколько не верю. Но я придумал особую систему. При допросе с помощью аппарата подозреваемый стоит и его при этом держит за руку наш представитель службы правопорядка. Арестант понятия не имеет, для чего его держат за руку. И если он виновен, то целиком сосредотачивается на своих ответах, на впечатлении, которое производит. А между тем установлено, что он либо слегка дернется, либо у него дрогнут пальцы, когда он услышит слова, ассоциирующиеся с преступлением и с его участием в нем. Таким образом мы получаем не только данные от машины, но и показания живого свидетеля.

– Но ведь и человек, подобно аппарату, может воспринять информацию неверно. Всегда есть риск, что, описывая свои ощущения, он нечто преувеличит, а чего-то не заметит вовсе. К тому же любой заурядный индивидуум склонен порой к излишней впечатлительности или предвзятому настрою. Вы же наверняка понимаете мою точку зрения?