Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Это меня смутило, поскольку доклад Залевского мне как раз понравился. Он был куда интереснее, чем все эти выступления об «эстетизации банального» и «восторге восприятия». Но если он такой умный мужик, то что же он а) хвалит посредственный доклад и б) грубит Монике, которая так легко оперирует всеми утонувшими мухами в русской литературе.

– У него, наверное, биполярное расстройство, – сказала я Фишкину. – А как это вышло?

На парковке Фишкин включил поворотный сигнал и уже готовился поставить машину, как вдруг автомобиль, выскочивший с другой стороны прямо из-за угла, прошмыгнул на место Фишкина. Водитель показал Фишкину средний палец и – будто этого мало – оказался Залевским!

– А ты что сделал? – спросила я.

– Й-й-й-я повернул лицо, вот так, – Фишкин повернул голову влево, – чтобы он меня не узнал. И потом отъехал.

Дома я приготовила чай и взялась за Бальзака. Но от Бабеля было никуда не деться. В одном из предисловий я нашла забавную историю, которую Бальзак рассказывал о своем отце, служившем в начале карьеры клерком у парижского прокурора, и которую вполне можно было бы озаглавить «Моя первая куропатка»: «По обычаю того времени [отец Бальзака] обедал вместе с другими клерками за столом патрона… Прокурорша, украдкой поглядывавшая на новичка, спросила его: „Господин Бальзак, умеете вы резать мясо?“ – „Да, сударыня“, – отвечал молодой человек, покраснев до ушей, и храбро схватил нож и вилку. Совершенно не зная кухонной анатомии, он разделил куропатку на четыре части, но с такой силой, что расколол тарелку, разрезал скатерть и поцарапал деревянный стол. Это было неловко, но великолепно. Прокурорша улыбнулась, и начиная с этого дня с юным клерком обращались в доме с необыкновенной мягкостью» [9] Т. Готье. Оноре де Бальзак. Пер. С. Брахман ( примеч. пер. ). .

Как и в «Моем первом гусе», юноша приступает к новой работе, живет среди людей потенциально недружелюбной культуры и – через расчленение птицы – добивается того, что его принимают в свой круг и начинают уважать.

Эту историю пересказывает Теофиль Готье в биографии Бальзака (1859). Интересно, думала я, можно ли доказать, что Бабель читал Готье? Потом мои мысли переместились к собственному холодильнику. Тот оказался пуст. Я села в машину и уже ехала по Эль-Камино-Реал, когда зазвонил телефон. Несмотря на задорность мелодии, на экране светилось: ФРЕЙДИН.

– Профессор Фрейдин! Какой приятный сюрприз!

– Элиф, привет. Не знаю, насколько этот сюрприз приятен, но ты права, это Гриша.

Фрейдин звонил с ужина для участников конференции. Ему было неудобно из-за отсутствия аспирантов.

– Тебя нет. Фишкина нет. Джоша нет. Никого нет. Это выглядит… ну… странно. Как-то неловко.

– Но нас никто не приглашал, – указала я.

Молчание.

– Понимаю. Вы ожидали, что вас пригласят.

Развернув машину, я направилась в факультетский клуб.

За тремя из четырех столов в зале мест не было, а за четвертым никто не сидел. Пока я раздумывала, не сесть ли мне там в одиночестве, меня заметил Фрейдин и освободил место между собой и Джанет Линд, профессором, под чьей редакцией выходил первый английский перевод конармейского дневника. Кроме нас за столом сидели Натали Бабель, упомянутая американская журналистка, Вернер Платт, профессорша литературы из Будапешта и переводчик, который недавно опубликовал первое английское издание избранных работ Бабеля.

Фрейдин представил меня Джанет Линд и предположил, что мы, возможно, захотим поговорить о «Кинг-Конге». Как вскоре выяснилось, о «Кинг-Конге» нам друг другу сказать практически нечего. Какая-то искра в нашем разговоре появилась было, но ее быстро погасила Натали Бабель, которая недоброжелательно уставилась на Линд. Над столом опустилась леденящая тишина.

– Джанет, – произнесла в итоге Натали своим бездонным голосом, – Это правда, что ты меня презираешь?

Джанет Линд повернулась к ней.

– Прошу прощения?

– Правда ли, что ты презираешь меня?

– Не могу вообразить, что навело тебя на такие мысли.

– Я говорю это, потому что хочу знать, правда ли, что ты меня презираешь?

– Это чрезвычайно странный вопрос. Что внушило тебе эту идею?

– Просто, думаю, тебе передали, что я – злобная старая ведьма.

– Совсем удивительно. Тебе кто-то что-то сказал? – Линд слегка нахмурилась. – Мы же с тобой практически не общались.

– Все равно у меня такое впечатление, что ты меня презираешь.

Этот диалог длился дольше, чем можно было бы счесть возможным, поскольку Джанет Линд по тем или иным причинам не собиралась, очевидно, заверять Натали в отсутствии презрения. Переводя взгляд с Линд на Бабель, я вдруг поняла весь смысл строчки из песни группы «Смитc»: «Одни девушки крупнее других». Дело не в том, что лицо у Натали было физически больше, – просто она наглядно демонстрировала, что прибыла сюда из иного места и иного времени, оттуда, где человеческие мерки тоже были иными, крупнее.

– Ну ладно тебе, Натали, – вмешался Фрейдин.

Она пронзила его взглядом своих глубоких слезящихся глаз.

– Понимаешь, некоторые меня в самом деле презирают… – Она вздохнула и указала на два бокала: – Который из них мой?

– Они оба твои.

– О! Я ничего не вижу. В каком из них вода?

– Похоже, в обоих – белое вино.

Натали уставилась на него.

– И зачем мне два бокала вина?

– Ты говоришь так, будто это плохо. На твоем месте я стал бы думать: «Наверное, это награда мне за что-то очень хорошее». Кстати, а вот и твой бокал с водой.

– Ага. – Натали выпила воды.

Последовало долгое молчание.

– Итак, – обратился к Фрейдину Платт, когда официанты стали разносить основное блюдо. – Я слышал, что в Штатах падает число заявлений на славянские отделения.

– Правда? Возможно.

– А здесь, в Стэнфорде, вы это ощущаете?

– Я бы сказал, в последние годы у нас была весьма неплохая зачисляемость.

– А аспиранты? У вас их много? Я их почему-то не видел.

– Вот Элиф, – сказал Фрейдин. – Одна из наших аспиранток.

В течение нескольких секунд Платт разглядывал меня поверх очков и снова повернулся к Фрейдину.

– Да. Один экземпляр я вижу. А другие есть?

Тем временем нам уже подавали какие-то котлеты, плавающие в море сливочного масла. Они, похоже, повергли в уныние всех. Венгерская профессорша даже вернула свою порцию на кухню с подробными инструкциями. Через несколько минут порция вернулась без всяких заметных невооруженным глазом доработок.

Ближе к окончанию приема пищи Лидия Бабель встала из-за стола, подошла сзади к стулу Натали, обняла ее за плечи и потрепала по голове.

– Моя дорогая, – сказала она, – как я тебя люблю! Как славно, что мы все вместе!