Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

– Я хочу сказать, что эти тексты прошли через много разных рук.

– Но что я – как переводчик – должен думать? Моя книга выставлена рядом с текстом, который я не писал. Может, мне обратиться в суд?

– Майкл, – сказал Фрейдин после паузы, – нам всем нравится ваш перевод, и мы вам за него благодарны. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Давайте не будем про суд. Это не имеет никакого смысла. Вход на выставку бесплатный.

– Дело не в этом. Дело в том, что на витрине я вижу свою книгу, а рядом с ней – цитата с ошибками. И вы мне говорите, что ответственности за это никто не понесет, поскольку выставка бесплатная?

– Майкл. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Давайте начистоту. Есть ли на выставке ошибки? Да! Ошибки есть везде. Даже в Полном собрании, если уж на то пошло.

У переводчика была превосходная осанка, но тут он сделался еще прямее.

– Какие ошибки? Вы имеете в виду в примечаниях? Но для мягкой обложки там все исправили.

– Нет, я говорю не о примечаниях.

– Тогда, откровенно сказать, я не понимаю, что именно вы имеете в виду.

– Майкл, я хочу, чтобы мы были друзьями. Полное собрание просто великолепно. Нам всем оно очень нравится. Но при переводе Бабеля – при переводе кого угодно – ошибки неизбежны. Я нашел ошибки. Элиф нашла ошибки. – Переводчик коротко глянул из-под припухших век в мою сторону. – Но я хочу, чтобы мы были друзьями.

– Вот видишь, с чем мне приходится иметь дело? – вопрошал Фрейдин. Мы стояли у конференц-зала после ужина. Китайцы готовились к презентации. Неподалеку курил младший преподаватель символизма.

– А что случилось? – поинтересовался он.

– Лучше спросить, чего не случилось. Это был просто какой-то ужин из Достоевского.

– В каком смысле? «Две семьи»?

– Ну и это тоже.

– А что еще?

– Ну… – Фрейдин прервался и заглянул в зал, где два профессора и один из китайских киношников возились под столом с удлинителями. – Извините. – Фрейдин поспешил в зал, а по лестнице тем временем поднялась Лидия Бабель, за которой следовала группа международных бабелеведов – наверное, они надеялись узнать что-нибудь из «известного только ей».

– А вы знаете, – сказал кто-то из них, – один китаец – мусульманин.

– Который?

– Тот, что пониже.

– А в Китае много мусульман? – спросила Лидия.

– Он не китаец! – выкрикнул один из присутствующих, понурый историк.

Все обернулись на него.

– Думаю, он на самом деле не китаец, – повторил историк.

– Он действительно выглядит… по-другому, – сказала Лидия.

– Может, уйгур, – предположил Залевский.

– Кто-о-о?

– Уйгур, уйгур, уйгур.

– Когда я спросил другого китайца о его религии, – продолжал бабелевед, – он ответил: «Моя религия – Исаак Бабель».

– Весьма странно, – сказал историк.

Все повернулись к Лидии Бабель, словно ожидая какой-нибудь реакции.

– Это очень интересно, – медленно произнесла она. – Я знала одного человека, который женился на немке, и они поехали в Китай фотографировать местных детей. Была опубликована книга с их снимками – фотографии китайских детишек. Но самое любопытное – когда его спрашивали, какой тип женщин он предпочитает, фотограф всегда отвечал: «Воздушных, как бабочки». Но видели бы вы его немку – совершенно круглая.

Повисла долгая пауза.

– О да, – сказал наконец символист. – «Вечная пропасть между реальностью и мечтой».

– Совершенно круглая, – повторила Лидия Бабель. – Но потом она стала питаться только огурцами с черной икрой и стала совсем худенькая. Конечно, это было, когда черная икра в России почти ничего не стоила.

Я испытала странное чувство, близкое к панике. А вдруг это оно и есть – «известное только ей»?

В конференц-зале китайские киношники сидели за длинным столом напротив мерцающего экрана. Сценарист улыбался и устанавливал визуальный контакт с каждым из входящих. Режиссер бесстрастно смотрел в дальний угол. Я гадала, о чем он думает и вправду ли он уйгур.

– Я когда-то учился здесь, в Стэнфорде, – начал сценарист. – Прямо здесь. Я изучал программирование. Бывало, ночами работал в соседнем компьютерном блоке. Потом стал посещать занятия по литературному творчеству, чтобы узнать, как пишутся истории. Учитель как-то задал рассказ Исаака Бабеля «Мой первый гусь». И он изменил мою жизнь.

Я в очередной раз изумилась многообразию человеческого опыта: ведь мы с ним оба прочли один и тот же рассказ при очень похожих обстоятельствах, и насколько разным было воздействие, которое он на нас оказал.

– Бабель был мне как отец, – продолжал сценарист. – Я считал себя его сыном. Так что Натали и Лидия – мои сестры. – Что-то в воздухе подсказывало, что не вся аудитория успевает следить за его логикой. – Сегодня мне представилась возможность пожать руки Натали, Лидии и Пирожковой. Я чувствую, что прикасался к рукам Бабеля. Надеюсь, Бабель сегодня здесь с нами, и он смотрит на нас!

Потом режиссер на китайском произнес небольшую речь, а сценарист переводил.

– «Конармия» Исаака Бабеля поколебала основы моего бытия. У него настолько ёмкая проза, – услыхав на английском слово «ёмкая», режиссер слегка кивнул. Затем восхитился тем, насколько глубоко Бабель понимал отношения между человеком и лошадью. Режиссер сам был наездником и автором фильма, который называют «первым китайским вестерном». Но снимал фильмы и в других жанрах: боевики, военные, семейные.

– Я очень признателен, поскольку узнал здесь специалистов по Бабелю со всего мира и всей вселенной, – сказал он в заключение. – Я увидел так много страсти! Не могу показать вам фильм по «Конармии», я его еще не снял. Вместо этого покажу другой свой фильм, первый китайский вестерн «Мечники в городе двойного флага». И вы увидите мои чувства к лошадям и, возможно, поймете мое отношение к Исааку Бабелю.

Фильм транслировался на экран с ДВД-диска в чьем-то лэптопе. Звук не работал. В тишине мелькали желтые дюны, пустыня, лошадиный галоп.

– «Мечники в городе двойного флага»! – выкрикнул режиссер, взмахнув рукой. Это были первые слова, которые он произнес на английском.

Позднее мы с Матеем встретились у столиков для пикника неподалеку от нашего жилого комплекса. Со времен занятий по биографии прошло два года. Я переехала из квартиры напротив супермаркета «Сэйфвэй» в студию в кампусе. Матей теперь заказывал свой «Уинстон Лайт» не у индейцев, а в Австралии. Он принес четыре бутылки пива – три себе и одну мне, – и я рассказала ему о двух китайцах и об их благодарности за знакомство с учеными со всего мира и всей вселенной.

– Думаю, сегодня днем я видел кого-то из этих ученых, – сказал Матей. – Я видел, как один – из этого мира – беседует с другим, явно откуда-то из иного места вселенной.