Александра Горовиц - Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия

Поскольку людей не очень интересуют запахи, нам трудно представить, насколько богат ароматами окружающий мир. Это ограничение, которое накладывает наше зрение: картинка, которую рисуют глаза, настолько ярка, что мы не представляем себе иного способа постигать мир, кроме как при помощи зрительных образов. Однако большинство других сухопутных животных, ходящих на четырех ногах с опущенным к земле носом, воспринимают мир через запахи. Кеннет Грэм в книге “Ветер в ивах” знакомит нас с гениальным Кротом, который напоминает: “Мы давно утратили тонкость наших физических ощущений, и у нас даже и слов таких нет, чтобы обозначить взаимное общение зверя с окружающими его существами и предметами. В нашей речи, например, есть только слово «запах» для обозначения огромного диапазона тончайших сигналов, которые день и ночь нашептывают носу зверя, призывая, предупреждая, побуждая к действию, предостерегая и останавливая… ласковые призывы, как легкое дуновение влекли, притягивали и манили” [34].

Крот стремится помочь людям, коротконосым и подслеповатым, вообразить, каково это – “видеть”, и понять, что стоит за метафорами: звука (“нашептывать”), тактильных ощущений (“дуновения”) и воплощений эмоций (“призывая”, “предупреждая”, “побуждая к действию”). Нам легко описать, как выглядело место, где мы побывали. Но как оно пахло ? Нам остаются туманные сравнения (“как летний день”) – выразительные, но неточные; слова, которые не говорят ничего о собственно запахе (“запах чеснока”, “запах свежего хлеба”) или поверхностно характеризуют его (“отвратительный”, “прекрасный”, “вкусный”, “пикантный”). Запахи умело пробуждают воспоминания: дым трубки напоминает мне об отце, когда я еще была ребенком, а он еще курил, и о звуке его шагов и звоне мелочи в карманах, и еще о том, как он улыбался, слушая меня. Запах, как и воспоминание, – это абсолютно личная вещь. Запахом нельзя поделиться с другими с той же легкостью, с которой можно продемонстрировать картинку.

Всем известно, что собаки отличные нюхачи. Точно так же, как мы, открыв глаза, смотрим на мир, собаки, просыпаясь, “включают” обе ноздри. Собачий нос удивительно хорошо приспособлен для обоняния. Внутренняя поверхность носа представляет собой лабиринт туннелей, выстланных обонятельными рецепторами, которые ожидают, пока на них сядет молекула ароматного вещества – запах . В задней части носа находится полость, отделенная от основного дыхательного тракта перегородкой, которая позволяет разделять обоняние и дыхание и задерживает пахучие вещества. Хотя мы склонны думать, что пахнут лишь некоторые вещи – весенние цветы, мусорный бак, новая машина, выхлопы автобуса, – на самом деле пахнет почти все. Все, что содержит “летучие” молекулы, которые могут испаряться и попадать на рецептор в чьем-то носу, пахнет.

В собачьем носу есть сотни миллионов рецепторов; у них даже есть второй нос, расположенный над твердым небом: его называют вомероназальным органом (органом Якобсона). Такие молекулы как гормоны, которые не возбуждают рецепторы в носу, могут найти горячий прием здесь. Все животные имеют гормоны, которые участвуют в функциях тела и мозга. Вомероназальный орган улавливает летучие гормоны – так называемые феромоны. Именно поэтому собака может унюхать запах стресса или готовности к спариванию в брызгах мочи, которые оставила другая собака.

Собак называют макросоматиками, то есть обладающими острым нюхом, а людей – микросоматиками, то есть обладающими слабым нюхом. Причина не в недостатке оборудования: почти 2 % нашего генома (вы только подумайте) кодируют обонятельные рецепторы. Около 1/50 доли генов отвечает за создание клеток, которые могут улавливать запахи. Поэтому запахи важны для нас. Без запахов жизнь становится безнадежно печальной – пища не приносит удовольствия, а мир становится унылым. Некоторые запахи, наоборот, чрезвычайно раздражают [35].

Но большую часть дня запахи не вмешиваются в наши дела: не так уж много мы нюхаем. Для людей ароматы обычно бывают соблазнительными или отталкивающими, притягательными или отвратительными, выразительными или ускользающими. Мир собаки ужасно пахучий – но не в том смысле, в котором мы обычно понимаем это слово. Для собаки запахи – это просто информация. Топография их мира образована запахами, ландшафт ярко расцвечен ароматами.

С биологической точки зрения человеческий нос работает так же, как собачий. Запахи увлекаются вглубь носа и приземляются на рецепторы – на миллионы рецепторов. Однако у нас на сотни миллионов меньше обонятельных рецепторов, чем у собак [36]. Разница в количестве рецепторов переходит в разницу в качестве. Собаки улавливают запахи в концентрации одна-две части на триллион – их чувствительность невообразимо больше нашей. Если взять одну часть горчицы и триллион частей хот-дога, собака почувствует горчицу.

Чтобы хотя бы примерно понять, чем пахнет городской квартал, нужно сделать очевидное: спросить об этом собаку. Поэтому одним прекрасным днем я отправилась на прогулку с Финнеганом, игривым черным псом, который теперь живет с нами. Я начала с того, что спросила Финнегана, интересно ли ему сопровождать меня и показать мне запахи нашего квартала. Судя по тому, как он лениво раскинулся на диване, свесив голову, он был не очень к этому расположен. Но когда я позвала его во второй раз, он спрыгнул с дивана, позволил пристегнуть поводок и потрусил к двери.

Фин с энтузиазмом выбежал на свежий воздух. Я последовала за ним. И тут мы… остановились. Я подумала, что стоит, наверное, спросить его , куда он предпочитает идти, поэтому вместо того, чтобы тянуть его от двери влево (к парку) или вправо (в город), я просто остановилась на лестнице. Фин, как всегда готовый к сотрудничеству, тоже остановился. Он взгромоздился на верхнюю ступеньку, гордо выставив нос. Мимо вереницей шли люди, создавая потоки воздуха. Если кто-нибудь из прохожих поворачивал в другую сторону, Фин с любопытством наклонял голову и возбужденно колотил хвостом.

Я ждала, пока он двинется с места. Но он стоял, и только его голова реагировала на то, что происходило на улице. День был очень ветреным, и печальный старый флаг на здании напротив развевался, хлопая по древку. Фин, навострив уши, прислушивался к треску ткани и хлопкам удерживающей флаг веревки. Я подумала, что этот звук Скотт Лерер мог бы использовать для записи стоящего на морском берегу коттеджа в Новой Англии. Наш городской ветер доносил звуки чьих-то криков ниже по улице и тащил пластиковый пакет, наполненный ветром, по крышам припаркованных машин.

Мы простояли несколько минут. В конце концов я решила, что если сама не начну движение, у нас вообще не будет никакого гуляния , а будет лишь восторженное сидение . Если бы Фин был не собакой, а любым другим животным, он бросился бы вперед сразу после того, как мы вышли за дверь. Поэтому я сама выбрала направление и пошла. На ходу я замечала, на что обращает внимание Фин. Диктофон снова оказался бесполезным, как и в случае с моим сыном. Вместо этого я (наблюдая, куда Фин идет, где он задерживается, как настораживает уши и как ведет себя его хвост) позволяла псу “рассказывать” об увиденном.