Энтони Бивор - Сталинград

Кое-кто из военачальников попытался сбить Бера провокационными вопросами. Как это ни удивительно, на помощь ему пришел Гитлер. Вероятно, фюреру хотелось представить все так, будто он защищает интересы Stalingradkämpfer [818]перед лицом высшего генералитета. Впрочем, когда Бер вернулся к положению 6-й армии, фюрер повернулся к огромной карте, утыканной разноцветными флажками. Капитан хорошо знал эти флажки – это были символы воинских соединений. Те же самые, что и месяц назад, теперь они обозначали дивизии, в которых осталось всего несколько сотен человек. Гитлер снова стал говорить о своем плане, который решительно изменит ситуацию одним блестящим контрударом. Он даже заявил, что под Харьковом уже формируется целая танковая армия СС – она и пойдет к Сталинграду. От фельдмаршала фон Манштейна Бер знал, что перебрасываемым на восток танковым соединениям СС на развертывание потребуется еще несколько недель. В эту минуту капитан Бер понял, что Гитлер полностью потерял связь с действительностью. Он живет в вымышленном мире оперативных карт и флажков. Для Винриха Бера, молодого офицера, преданного идеалам национал-социализма, это стало настоящим потрясением. Теперь он точно знал – Германия проиграет эту войну.

Бера не отправили обратно в Сталинград сразу же, как было запланировано. На следующий день его снова принял Гитлер. На этой встрече присутствовал фельдмаршал Мильх, заместитель Геринга, генеральный инспектор люфтваффе. Ему было приказано усилить деятельность немецкой авиации под Сталинградом. Затем Бера вызвал к себе начальник отдела кадров Верховного штаба сухопутных сил генерал Шмундт, один из наиболее преданных сторонников Гитлера, и устроил ему настоящий допрос, хотя со стороны это выглядело вполне дружелюбной беседой. Генерал, которому через полтора года суждено было погибнуть при взрыве бомбы Штауффенберга, быстро понял, что молодой танкист потерял веру в фюрера. Собственно, Бер это и не скрывал. Шмундт решил не отправлять капитана обратно к Паулюсу. Зачем командующему армией знать, как радикально изменилось мировоззрение его посланца? Чтобы он не поделился с ним своими опасениями, Бер получил назначение в особый штаб под командованием Мильха, только что созданный для того, чтобы помочь «сталинградской крепости» держаться до конца, и убыл в Мелитополь. Ему было предписано в ближайшее время приступить к работе в этом подразделении.

Кроме того, в Растенбурге с Бером переговорили с глазу на глаз генерал Штиф и подполковник Кламрот, с которым капитан был близко знаком еще до войны. Они спросили у него – «в завуалированной форме» [819]– готов ли он присоединиться к движению, цель которого – отстранить Гитлера от власти. Бер, только что осознавший, что фюрер ведет страну к катастрофе, дал понять, что резко развернуться в обратную сторону не может. Его поняли и настаивать не стали. Бернхард Кламрот лишь посоветовал товарищу быть поосторожнее с Манштейном. Он сказал, что за столом фельдмаршал всегда против Гитлера, но это только за столом. Если фюрер прикажет ему повернуть направо или налево, Манштейн сделает в точности так, как будет сказано.

Кламрот нисколько не преувеличивал. Несмотря на вызывающее неуважение к Гитлеру, которое Манштейн выказывал в обществе тех подчиненных, которым полностью доверял, и на то, что он обучил свою таксу поднимать переднюю лапу в нацистском приветствии, фельдмаршал вовсе не собирался рисковать собственным положением. В мемуарах Манштейна есть аргумент, который можно сравнить с ударом кинжала в спину: военный переворот немедленно привел бы к краху на фронтах и полному хаосу в Германии. Отчасти это объясняется тем, что Манштейн был из тех офицеров, чья ненависть к большевизму выковалась восстаниями 1918 года и последовавшей за ними революцией, но лишь отчасти. Бер прислушался к совету Кламрота: докладывая о результатах своей поездки в Растенбург командованию группы армий «Дон», он был крайне сдержан.

Вскоре Манштейн наглядно продемонстрировал свою лояльность Гитлеру в сложившейся ситуации. Откровенные высказывания его собственных офицеров относительно того, на ком лежит ответственность за сталинградскую катастрофу, настолько встревожили фельдмаршала, что он издал приказ по штабу, в котором говорилось: «Все разговоры об ответственности за недавние события необходимо немедленно прекратить – они никоим образом не смогут повлиять на истинное положение дел и только нанесут вред, подорвав доверие к фюреру». [820]Офицерам также было строжайше запрещено обсуждать причины краха 6-й армии в личной переписке.

Фюрер тем не менее понял, что необходим пример высочайшего героизма и мужества, который вдохновит немецкий народ. 15 января он наградил Паулюса Рыцарским крестом с дубовыми листьями. В этот же день ордена получили 178 солдат и офицеров 6-й армии. Многие награжденные так до конца и не осознали, что у полученных ими медалей в прямом смысле слова две стороны…

Манштейн лучше чем кто бы то ни было понимал, что Гитлеру необходимо как можно дольше продлить агонию 6-й армии. Каждый лишний день сопротивления окруженной под Сталинградом группировки давал ему дополнительное время на то, чтобы отвести две армии, застрявшие на Кавказе, на линию, пригодную для обороны. Теперь фюрер, мастер извращать логику, мог утверждать, что его приказ Паулюсу удерживать занимаемые позиции был правильным.

Наверное, безумие последних событий стало заразным. Макс Плакольб, офицер люфтваффе, отвечающий за радиосвязь на аэродроме «Питомник», принял несколько сообщений со странными увещеваниями от своего собственного начальства. 9 января, в день, когда русские предъявили свой ультиматум, Плакольб и еще один офицер получили приказ вылететь из «котла». «Все наши товарищи написали письма домой, которые мы забрали с собой. Оставлять боевых друзей очень нелегко». [821]Несмотря на эти чувства, Плакольбу, подобно большинству тех, кто в тот период покидал окруженную группировку, казалось, будто он рождается заново. «Таким образом, 9 января стало для меня вторым днем рождения». И в то же время всех, кому удалось спастись, терзали угрызения совести. «Мы больше ничего не слышали о наших товарищах, оставшихся там…»

Все, у кого была такая возможность, передавали последние письма домой или какие-то личные вещи с сослуживцами, которым отвели место на борту. Командир батальона из 16-й танковой дивизии, любитель играть на пианино, заболел, и доктор Курт Ребер попросил его взять с собой «Мадонну в крепости». Вылет самолета, увозившего из «котла» командира его батальона, был отложен на сутки из-за погодных условий, и Ребер успел закончить еще один рисунок. Он предназначался жене… Вместе с рисунком она получила и последнее письмо мужа из Сталинграда. Ребер не видел смысла приукрашивать неумолимую реальность: «Не остается никакой надежды…» [822]