Энтони Бивор - Сталинград

В «Питомнике» на долю какого-нибудь раненого мог выпасть счастливый случай, в то время как сотни других оставались умирать на снегу. Алоис Дорнер, артиллерист из 44-й пехотной дивизии, раненный осколками в левую руку и левое бедро, ужаснулся увиденному на аэродроме. «Таких страданий я не видел за всю свою жизнь. Нескончаемые стоны раненых и умирающих… многие из них несколько дней не получали никакой еды. Раненых не кормили – продукты отдавали тем, кто сражался». [859](Трудно сказать, что это было – директива командования или волевое решение интендантов. Генералы категорически отрицали свою причастность к такому решению, но ведь командиры частей и соединений могли пойти на это по собственной инициативе.) Дорнер, ничего не евший с 9 января, уже попрощался с жизнью. В ночь на 13 января проходивший мимо пилот «Хейнкеля-111» спросил, откуда он родом. «Из-под Амштеттена», – прошептал раненый. Летчик оказался его земляком, австрийцем. Он позвал штурмана, и они вдвоем отнесли Дорнера в свой самолет.

На северном фланге 16-я танковая и 60-я мотопехотная дивизии были отброшены назад, и на этом участке немецкой обороны образовалась брешь. В самом Сталинграде 62-я армия Чуйкова нанесла удар по 100-й егерской и 305-й пехотной дивизиям и отбила несколько кварталов. Несмотря на сильные снегопады, советские войска продолжали наступать с запада и все глубже вгрызались в немецкую оборону. 29-я мотопехотная дивизия была, по сути, полностью уничтожена. Отсутствие горючего вынудило 3-ю мотопехотную дивизию бросить тяжелое вооружение и технику и отходить по глубокому снегу в пешем строю. Закрепиться на новых позициях солдаты не смогли – у них просто не осталось сил на то, чтобы рыть окопы.

Советские 65-я и 21-я армии неудержимо рвались к «Питомнику». 57-я и 64-я армии прорвались на южном фланге – 297-й пехотной дивизии немцев, в состав которой входила и ударная группа Мэдера, пришлось отойти назад. Дивизия оказалась отрезана от соседей справа, 376-й пехотной дивизии Эдлера фон Даниэльса. Ближе к вечеру 14 января штаб 6-й армии доложил: «376-я дивизия уничтожена. Аэродром “Питомник” может использоваться только до 15 января». [860]

Известия об атаках советских «тридцатьчетверок» породили у немецких солдат «танкобоязнь». Без снарядов уцелевшие противотанковые орудия превратились в груду железного хлама. О румынах, оказавшихся точно в такой ситуации два месяца назад, теперь уже никто и не вспоминал.

На этом этапе битвы под Сталинградом – уже было ясно, что он станет последним, – Гитлер пришел к выводу, что 6-й армии нужно оказать более существенную помощь. Тогда она сможет оказать противнику более яростное сопротивление. Почему фюрер вдруг решил это сделать? Возможно, его потряс рассказ капитана Бера о том, что происходит в окруженной группировке, а может быть, он вознамерился лишить Паулюса малейшего предлога капитулировать. Так или иначе, результатом – это был характерный для фюрера демарш, породивший бурную деятельность, не приведшую к каким-либо реальным результатам, – стало создание «особого штаба» под командованием фельдмаршала Эрхарда Мильха, которому предстояло наладить эффективное снабжение 6-й армии по воздуху. Один из сотрудников штаба Мильха описал этот запоздалый шаг как «оправдание, которое позволило бы Гитлеру сказать, что он сделал все возможное для спасения солдат окруженной группировки». [861]

Убывавшего к новому месту назначения Мильха на аэродроме провожал Альберт Шпеер. Фельдмаршал пообещал разыскать его брата и вывезти из «котла», однако Мильху не удалось найти ни самого Эрнста Шпеера, ни даже остатки части, в которой тот служил. Все ее солдаты и офицеры исчезли, пропали без вести (предположительно погибли). Впрочем, у Шпеера была еще одна весточка от младшего брата. В этом письме есть слова об отчаянном желании жить и горькие упреки брату… [862]

Мильх и его штаб прибыли в Таганрог, исполненные уверенности в том, что многое смогут сделать. Эта иллюзия скоро развеялась. Как писал позже кто-то из старших офицеров транспортной авиации, «одного взгляда на истинное положение дел хватило, чтобы понять – с имеющимися в нашем распоряжении скудными ресурсами сделать ничего нельзя». [863]

15 января, первый день работы штаба, не ознаменовался ничем хорошим. Утром Мильху позвонил Гитлер и потребовал увеличить объемы поставок по воздуху в окруженный Сталинград. Словно желая подчеркнуть свои усилия, в тот же день фюрер наградил Паулюса Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Днем последовал звонок Геринга – командующий люфтваффе запретил Мильху самому лететь в «котел». Затем Фибиг доложил о том, что аэродром «Питомник» захвачен русскими (тут он несколько поторопился), а радиомаяки в Гумраке еще не установлены, то есть послать в Сталинград транспортные самолеты нельзя.

На следующий день на рассвете, когда русские действительно показались около «Питомника», оставшиеся на аэродроме «Мессершмитты-109» покинули его. Те самолеты, которые приземлились в Гумраке, обнаружили, что взлетно-посадочной полосы просто нет, она даже от снега не расчищена. К полудню Гумрак также подвергся артиллерийскому обстрелу, и все самолеты, несмотря на протесты Паулюса, по приказу Рихтгофена вылетели из «котла».

В этот день один из батальонов 295-й пехотной дивизии сдался противнику в полном составе. Судя по всему, возымели действие листовки, в которых немцам обещали хорошее обращение и сытную еду. «Дальнейшее сопротивление было бессмысленно, – показал на допросе, который вел капитан Дятленко, командир этого подразделения. – Я сказал своим солдатам, что, если мы хотим остаться в живых, нужно сложить оружие». Потом этот капитан, в прошлом преподаватель английского языка, добавил: «Мне очень стыдно… Впервые целый батальон немецкой армии сдается в плен». [864]

Командир другого батальона, в полном составе перешедшего на сторону противника, на этот раз из 305-й пехотной дивизии, занимавшей позиции в Сталинграде, говорил, оправдываясь, о невыносимых условиях в «котле». «Я ничем не мог помочь своим людям и избегал встреч с ними. Все солдаты в нашем полку жестоко страдали от холода и голода. Каждый день к врачу приходили десятки обмороженных. Положение было поистине катастрофическим, и я решил, что лучший выход – сдаться в плен всем батальоном». [865]

Исход из «Питомника» стал сущим адом. Тех, кого нельзя было вывезти из полевого госпиталя, оставили под присмотром врача и по крайней мере одного санитара – обычная практика при отступлении. Остальные раненые ковыляли и ползли сами, или их тащили на санях по ухабистой дороге, проложенной по твердому как сталь льду, до расположенного больше чем в 10 километрах Гумрака. Солдаты пытались взять штурмом те немногочисленные грузовики, у которых еще оставалось горючее, даже несмотря на то, что они были заполнены ранеными. Капитан люфтваффе так описал то, что творилось на этой дороге 16 января, в тот день, когда немцы оставили «Питомник»: «По степи бредет нескончаемый поток солдат в абсолютно жалком состоянии. Руки и ноги у них обмотаны каким-то тряпьем». [866]Еще он отметил огромные толпы солдат, отбившихся от своих частей, которые умоляли о пище и помощи.