Энтони Бивор - Сталинград

Чтобы сокрушить последний очаг сопротивления, советское командование быстро перегруппировало четыре свои армии. На участке фронта протяженностью меньше километра было сосредоточено свыше 300 орудий. Артиллерия снова подвергла заводской район, и так лежащий в руинах, массированному обстрелу. Уцелевшие огневые точки уничтожали или при стрельбе прямой наводкой, практически в упор, или огнеметами, а иногда танки подъезжали к амбразурам вплотную и просто засовывали в них стволы своих пушек.

Штрекер понимал, что о капитуляции не может быть и речи. Нужно сражаться, хотя бы ради того, чтобы помочь Манштейну. При этом любую мысль о самоуничтожении в пропагандистских целях он категорически отвергал. У этого генерала было непоколебимое мнение о том, в чем заключается долг командира по отношению к своим подчиненным. Это явствует из его разговора с одним из полковых адъютантов, состоявшегося незадолго до конца.

«Когда придет наш час, – заверил Штрекера молодой офицер, – мы все покончим с собой». – «Покончите с собой?» – недоверчиво переспросил генерал. «Да. Мой командир, полковник, тоже застрелится. Он считает, что лучше умереть, чем сдаться в плен». Штрекер тяжело вздохнул: «А теперь послушайте меня… Вы не застрелитесь и не позволите это сделать вашему полковнику. Вы сдадитесь противнику вместе с вашими солдатами и сделаете все от вас зависящее, чтобы сохранить им жизнь». Адъютант был озадачен: «Вы хотите сказать… что мне вовсе не обязательно пускать себе пулю в лоб?» [958]Генерал потрепал его по плечу, и глаза молодого офицера зажглись надеждой.

Бо́льшую часть ночи с 1 на 2 февраля Штрекер провел в штабе своего давнего товарища полковника Юлиуса Мюллера. В углу блиндажа горела одинокая свеча. Собравшиеся офицеры обсуждали недавние бои, вспоминали погибших друзей и гадали о том, что ждет их впереди. «На судьбу никто не жаловался, – вспоминал впоследствии Штрекер. – И о лишениях и страданиях, выпавших на нашу долю, никто не говорил». Под утро Штрекер встал и стал прощаться с боевым другом. Он сказал: «Да пребудет с вами и вашими людьми Бог, Мюллер». Генерал в полной мере разделял определение Всевышнего как «истинного полководца», данное Томасом Карлейлем. Очевидно, в его представлениях небеса были местом, где царит идеальный военный порядок. «Мы выполним свой долг», – ответил полковник, и они пожали друг другу руки. [959]

Штрекер уже два раза ответил отказом на просьбы своих командиров дивизий разрешить им капитулировать. В 4 часа пополуночи 2 февраля генералы фон Ленски и Латтман снова попросили разрешения сдаться. Штрекер опять отказал. Тогда Ленски признался, что уже отправил одного из своих офицеров к русским, чтобы обсудить условия капитуляции. После этого Штрекеру ничего не оставалось, кроме как согласиться прекратить сопротивление. Вместе с Гроскуртом он составил последнюю радиограмму в штаб группы армий «Дон»: «11-й корпус в составе шести дивизий в тяжелых боях выполнил свой долг до конца. Да здравствует Германия!» [960]Впоследствии генерал настаивал на том, что текст был именно таким, однако сообщение, полученное в Восточной Пруссии, заканчивалось словами: «Да здравствует фюрер!» Вероятно, кто-то посчитал, что так радиограмма из Сталинграда будет воспринята в «Вольфшанце» с меньшей яростью.

Северная группировка сдалась в плен в полном составе. Солдаты к этому времени, по словам самого Штрекера, были едва живы.

Несколько дней спустя в заводской район пустили иностранных журналистов. «Большая часть зданий оказалась уничтожена. Деревьев тоже не было… Справа вдалеке виднелись большие, внушительного вида сооружения. На самом же деле это были только основы пяти– и шестиэтажных домов, составлявших центр Сталинграда, – писал в те дни британский корреспондент Александр Верт. – Заводские дворы и даже помещения цехов были изрыты. И сейчас еще на дне окопов и траншей лежали замерзшие трупы немцев и русских, а также мерзлые куски человеческой плоти. Среди обломков кирпичей валялись советские и немецкие каски, доверху или до половины наполненные снегом. И колючая проволока, и полузасыпанные мины, и снарядные гильзы, и причудливая паутина искореженных стальных ферм… Трудно было себе представить, чтобы кто-то мог здесь уцелеть». [961]

Утром 2 февраля был густой туман. Потом его разогнали солнце и ветер, поднимающий в воздух мелкий сухой снег. Именно в этот день по 62-й армии распространилось известие о полной капитуляции немцев. В небо тут и там стали взлетать сигнальные ракеты – таким был импровизированный салют. Моряки Волжской флотилии и солдаты с левого берега бросились по льду в город, прихватив с собой буханки хлеба и консервы для сталинградцев, пять месяцев просидевших в подвалах разрушенных зданий.

Незнакомые люди обнимали друг друга. Голоса в морозном воздухе звучали приглушенно. Среди страшного ландшафта войны появились человеческие фигуры, которые не ползли, не бежали и не стреляли, но то, что раньше было улицами и площадями, они не оживили. Сталинград все равно казался пустынным, вымершим. Ситуацию вряд ли можно было назвать неожиданной, но русские защитники города с трудом верили, что битва на Волге наконец завершилась. Они сначала выстояли, а потом победили. Вспоминая ожесточенные бои и своих погибших товарищей, они еще не до конца верили в то, что сами остались живы. В каждой из дивизий, переправленных на правый берег, осталось всего по нескольку сотен человек. Всего в сражении за Сталинград Красная армия потеряла 1 100 000 человек, из них 485 751 убитыми. [962]

Василий Гроссман писал об этих страшных пяти месяцах так: «Вспомнилась мне широкая проторенная дорога, ведущая к рыбачьей слободке по берегу Волги, дорога славы и смерти; молчаливые колонны, шедшие по ней в жаркой пыли августа, в лунные сентябрьские ночи, в ненастье октября, в ноябрьском снегу. Они шли тяжелой поступью – бронебойщики, автоматчики, стрелки, пулеметчики, шли в торжественном суровом молчании, и лишь позвякивало их оружие да гудела земля под их тяжелым шагом». [963]

От того красавца, каким был Сталинград до появления в августовском небе бомбардировщиков Рихтгофена, осталось очень мало узнаваемого. Теперь это был обгоревший, сломанный, перекореженный остов города. Пожалуй, единственной достопримечательностью прошлого оказался замерзший фонтан со статуями плящущих вокруг него детей, но и это было зловещим напоминанием о тысячах мальчиков и девочек, которые погибли в руинах вокруг.

2 января в середине дня над городом пролетел самолет-разведчик люфтваффе. Поступившее от летчика по радио сообщение было тотчас передано фельдмаршалу Мильху: «В Сталинграде нет никаких признаков боев». [964]