Энтони Бивор - Сталинград

Впоследствии в разговоре со мной профессор Ржешевский особо подчеркнул, что Василевского ни в коем случае нельзя считать единоличным разработчиком операции «Уран», поскольку каждое свое решение он должен был согласовывать со Ставкой Верховного главнокомандования, что фактически означало – лично со Сталиным. Это утверждение поддержал Джон Эриксон, сказавший, что ни у Василевского, ни у Жукова не было необходимых полномочий и что представители ставки являлись лишь посредниками Сталина. Определенно, то обстоятельство, что у Василевского не имелось своего штаба, подтверждает его чисто посредническую роль.

Я также еще раз проверил журнальную публикацию, в которой подробно расписаны все перемещения Г. Жукова в период, предшествующий обеим операциям. Дневник Жукова убедительно свидетельствует о том, что он провел значительно больше времени под Сталинградом, подготавливая операцию «Уран», чем на Калининском фронте, разрабатывая операцию «Марс». С 1 сентября по 19 ноября 1942 года включительно Жуков провел 19 дней в Москве, всего восемь с половиной дней на Калининском фронте и не меньше 52 с половиной дней на Сталинградской оси. [1]Безусловно, этот разительный дисбаланс ставит под большое сомнение теорию, будто Жуков «был одержим» операцией «Марс», а Василевский являлся независимым главнокомандующим операцией «Уран» на юге. Он также многое говорит о том, насколько более высокий приоритет имел «Уран» над «Марсом».

Впоследствии профессор Ржешевский прислал мне результаты обсуждения всей этой проблемы Российской ассоциацией историков Второй мировой войны. Русские историки похвалили Гланца за кропотливую работу по восстановлению подробностей операции «Марс», и все же в целом их заключение однозначно: основной операцией с самого начала должен был стать именно «Уран», а «Марс» разрабатывался лишь в качестве отвлекающего маневра. По их мнению, ключевым обстоятельством является соотношение поставок артиллерийских боеприпасов. Операция «Уран» получила на каждое орудие на 80 процентов снарядов больше, чем операция «Марс». На взгляд российских историков, один этот факт уже можно считать решающим. Совершенно очевидно, что данный вопрос требует еще гораздо более значительной проработки, но, боюсь, отсутствие доступа к соответствующим документам в подольском архиве существенно затрудняет эту задачу.

Сталинград важен не только как великий символ советского героизма во Второй мировой. Это сражение стало психологически переломным моментом во всей войне. (Геополитическая поворотная точка наступила раньше, в декабре 1941 года, когда гитлеровские войска были отброшены от Москвы и в войну вступили США.) Известие о капитуляции армии Паулюса разнеслось по всему миру, убедив его в том, что фашизм не сможет одержать победу. И немцам тоже пришлось взглянуть на реальность своего будущего. Война завершится, когда Красная армия штурмом возьмет Берлин. На стенах рейхстага и по сей день можно увидеть надпись на русском языке, оставленную солдатами-победителями: «Сталинград – Берлин».

«Умом Россию не понять», – сказал Тютчев. Сталинградскую битву невозможно правильно постичь при обычном исследовании. Изучение этой титанической борьбы чисто с военной точки зрения не способно передать реальность происходившего на земле, точно так же как карты в ставке Гитлера «Вольфшанце» в Растенбурге оставляли фюрера в мире фантазий, вдали от страданий его солдат.

Цель данной книги – показать, что пережили солдаты обеих сторон, в рамках обыкновенного исторического повествования, на основе широкого спектра новых материалов, особенно из российских архивов. Разнообразие источников очень важно для передачи беспрецедентного характера сражения и его влияния на тех, кто оказался вовлеченным в него, практически не имея надежды остаться в живых.

Эти источники включают в себя военные архивы, записи священников, личные воспоминания, письма, протоколы допросов немецких военнопленных следователями НКВД, дневники непосредственных участников событий и личные беседы с ними. Одним из богатейших источников оказался Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации в Подольске, содержащий очень подробные донесения, которые ежедневно отправлялись со Сталинградского фронта в Москву Александру Щербакову, возглавлявшему Главное политическое управление Красной армии. В этих донесениях описываются не только героические подвиги, но и «чрезвычайные события» (на языке комиссаров иносказательное выражение для обозначения предательства), такие как дезертирство, переход на сторону врага, трусость, некомпетентность, самострелы, «антисоветская агитация» и даже пьянство. Под Сталинградом было расстреляно около 13 500 советских солдат и офицеров – больше чем целая дивизия. [2]Я быстро понял, что главная проблема заключается в том, чтобы отделить искреннее самопожертвование многих и многих бойцов Красной армии от жестокого принуждения, к которому прибегали в отношении колеблющихся особые отделы НКВД, очень скоро вошедшие в состав Смерша – советской контрразведки.

Невероятно беспощадная жестокость советской системы объясняет в значительной степени, но не полностью, почему так много бывших красноармейцев сражалось на стороне немцев. В полевых дивизиях 6-й армии под Сталинградом насчитывалось свыше 50 000 советских граждан в немецкой форме. Одних принудили перейти на службу к врагу голодом и истязаниями в лагерях военнопленных, другие сделали это добровольно. Многие немецкие документы свидетельствуют о мужестве и стойкости в боях на заключительном этапе этих «хиви», [3]сражавшихся против своих соотечественников. Нет нужды говорить, что, когда стали известны масштабы измены, НКВД и его руководителя Берию охватила мания подозрительности.

Данная тема до сих пор остается под строжайшим запретом в современной России. Полковник-пехотинец, случайно оказавшийся моим попутчиком в поезде до Волгограда (бывшего Сталинграда), сначала наотрез отказался поверить в то, что хотя бы один русский согласился надеть немецкую форму. В конце концов его убедило то, что я рассказал о продовольственных сводках 6-й армии, хранящихся в немецких архивах. Его реакция была весьма любопытной для человека, несомненно, ненавидящего Сталина за чистки в Красной армии. «Они больше не были русскими», – тихо сказал полковник. Это замечание практически полностью совпало с формулировкой, которой за 50 лет до него пользовались в донесениях со Сталинградского фронта в Москву Щербакову о «бывших русских». [4]И по сей день отношение к Великой Отечественной войне остается почти таким же непреклонным, как и в ту пору.