Ниал Фергюсон - Восхождение денег

“Как за каменной стеной” – именно эти слова звучат в самых разных уголках планеты в головах миллионов людей, одержимых единым желанием: обзавестись собственным домом. В мире финансов слова эти обладают куда более специфическим смыслом. Вот каким: нет ничего безопаснее, чем давать в долг собственникам. Почему? Если они откажутся платить, вы просто-напросто заберете дом (или дома) себе. В немецкой культуре землю и здания называют “недвижимой” собственностью. И не случайно большинство предпринимателей-дебютантов в США опираются на ссуду, полученную под залог собственного жилища. Банки отбросили последние сомнения и с удовольствием кредитуют желающих приобрести недвижимость – и это понятно. С 1959 года совокупный объем задолженности по ипотеке в США вырос в 75 раз. К концу 2006 года с проживающих в собственных домах американцев причиталась сумма, эквивалентная 99 % ВВП страны, а за полвека до того – лишь 38 %. Благодаря бурному росту кредитования стал возможен и бум инвестиций в жилищное строительство, которое в 2005 году достигло максимального объема за пять лет. Какое-то время даже казалось, что новых домов буквально не хватает на всех. Почти половиной своего увеличения в первом полугодии 2005-го ВВП США обязан строительной отрасли.

Увлечение англосаксов недвижимостью вскоре легло в основу колоссального политического эксперимента: на свет появились первые в своем роде “демократии собственников”, где от 65 до 83 % граждан владели собственными домами [51] Безоговорочный лидер – Ирландия, где 83 % домохозяйств живут под своей личной крышей, за ней следуют Австралия и Великобритания (69 %), Канада (67 %) и Соединенные Штаты (65 %). Среди японцев таких людей 60 %, среди немцев и французов – 54 % и 43 % соответственно. Учтите, что так дела обстояли в 2000 году. С тех пор показатель США превысил 68 %. Любопытно и разнообразие внутри страны: южане и обитатели Среднего Запада куда скорее окажутся домовладельцами (таковых 72 %), чем жители западных и северо-восточных районов. Все очень просто: первые сталкиваются с куда более приемлемыми ценами. В Западной Вирджинии своим домом владеет 78 % населения, в Нью-Йорке – лишь 46 %. . Суть именно в том, что большинство голосующих владеют недвижимостью. Бытует мнение, что такой подход поможет всем странам без исключения. Оно как будто подтверждается фактами: рынок недвижимости в последние годы взлетел вверх не только в “английском мире” (куда входят Австралия, Канада, Ирландия, Соединенное Королевство и США), но и в Китае, Франции, Индии, Италии, России, Южной Корее и Японии. В Организацию экономического сотрудничества и развития входят восемнадцать стран; в 2006 году в восьми из них был зафиксирован рост цен на жилье более чем на 10 %. И США вовсе не стоят особняком – в Норвегии и Нидерландах в 2000–2007 годах надулись пузыри позначительнее 5.

Значит, нам можно расслабиться – ведь мы за каменной стеной? Или стоит с ужасом ждать, пока шикарный особняк рухнет, словно карточный домик?

Сегодня лишь в самых нищих районах Великобритании и США, вроде рабочих кварталов на востоке Глазго или Детройта, собственник считается редкой птицей. Вообще-то так было всегда и везде: имущий класс существовал в виде тончайшей прослойки внутри аристократической элиты. Усадьбы переходили от отца к сыну вместе с почетными титулами и политическими привилегиями. Простые съемщики – все остальные – платили дворянам за право проживания на их земле. С собственностью – и только с ней – приходило право голоса на выборах. В сельских районах Англии вплоть до 1832 года голосовать могли только те полноправные владельцы, кто получали со своей собственности не менее 40 шиллингов в год, – так велел принятый еще в xv веке закон. А таковых во всей Англии (и Уэльсе в придачу) набиралось в лучшем случае 435 тысяч человек, причем две трети электората были так или иначе привязаны к одному из нескольких крупных землевладельцев. Из 514 членов палаты общин, представлявших Англию и Уэльс в начале xix века, примерно 370 получили назначение благодаря покровительству 180 богатейших помещиков. Примерно пятую часть депутатов нижней палаты парламента составляли сыновья лордов.

С тех пор изменилось многое – но не все. Сегодня 40 из 60 миллионов акров британской земли принадлежат 189 тысячам семей 6. Герцог Вестминстерский сохраняет за собой третью строчку в списке богатейших людей страны – его состояние оценивают в 7 миллиардов фунтов; также среди британских богатеев – граф Кадоган (2,6 миллиарда) и баронесса Говард де Вальден (1,6 миллиарда). Разница в том, что аристократы уже не заправляют политической жизнью страны. Последним представителем этого сословия на посту премьер-министра был Алек Дуглас-Хьюм, четырнадцатый граф Хьюм, ушедший в отставку в 1964 году (проиграв, как говорил он сам, “четырнадцатому мистеру Вильсону”). По завершении реформы палаты лордов парламент Великобритании наконец избавится от наследственных пэров.

Закат политического господства аристократии как только не объясняли. Но почти все исследователи упустили из виду главную его причину – финансовую. До 1830-х годов судьба благоволила тогдашней элите общества – тридцати семьям, владения каждой из которых приносили ей свыше 60 тысяч фунтов ренты в год. В годы Наполеоновских войн безудержный рост населения и инфляция сообща взвинтили цену пшеницы вдвое, заодно подняв в стоимости и земельные участки. Промышленная революция золотым дождем пролилась на тех, кто вовремя застолбил угольные месторождения и обзавелся недвижимостью в городах; аристократы – самая влиятельная политическая группировка – наслаждались обильными подачками от государства. Иным предводителям дворянства этого было мало, и они набирали долгов сколько было можно. Одни пускали средства на “улучшение” своих поместий – осушали поля и огораживали прежде общинные земли.

Другие не желали отказываться от дорогостоящего образа жизни. Герцоги Девонширские, например, тратили от 40 до 55 % своего годового дохода на выплату процентов – так велики оказались наделанные в XIX веке долги. “К вашим богатствам, – жаловался один из их юристов, – да еще бы толику самообладания” 7.

Какими бы обширными ни были ваши недвижимые владения, они служат защитой только лишь вашим кредиторам, и в этом беда всех собственников. Как верно замечает мисс Демолайнс из романа Энтони Троллопа “Последняя Барсетширская хроника”, “земля никуда не убежит” [52] “– Жизнь вообще непредсказуема, мисс Демолайнс. – Я знаю, вы смеетесь надо мной. Но неужели вам не кажется, что в Сити только и надежды, что на удачу? Деньги там приходят и уходят так быстро. – Ну по мне так уходят-то они везде быстро, – отвечал Джонни. – Ну нет, с землей и фондами такого не бывает. Все мамины деньги, до шиллинга, вложены в четырехпроцентную закладную на нашу землю. Мы чувствуем себя совершенно спокойно! Земля никуда не убежит”. . Соглашаясь с ней, многие инвесторы XIX века, включая мелких юристов, частные банки и страховые компании, считали ипотеку беспроигрышным – и безрисковым – вариантом размещения собственных средств. Заемщик же, случись ему расстаться с недвижимостью за долги, останется один на один со своим доходом. Именно дохода процветающие викторианские землевладельцы и лишились, причем очень быстро и неожиданно. Стул под ними начал шататься еще в конце 1840-х: резко пошло вверх мировое производство зерновых, повсеместно снижались транспортные расходы и падали грозные тарифные барьеры – печально известные Хлебные законы потеряли силу в 1846 году. С рекордных 3 долларов за бушель в 1847 году цена на зерновые рухнула до 50 центов в 1894-м, увлекая за собой доходы с сельскохозяйственных угодий. Если в 1845 году загородные поместья приносили 3,65 % дохода, то спустя сорок лет – всего 2,51 % 8. Журнал “Экономист” констатировал: “Английская земля – ничто не пользовалось настолько безграничным доверием, и мало что оказалось в последнее время в столь плачевном состоянии”. Беды землевладельцев в Ирландии усугубляла накалявшаяся политическая обстановка. В центре нашего рассказа – имение Стоу в графстве Бакингемшир: в закате и падении построившей его семьи как в зеркале отражается судьба целых поколений владетельных дворян.