Пралин Array - Тайны парижских манекенщиц (сборник)

Я никогда себя так хорошо не ощущала, как в День святой Екатерины в 1954 году у Фата. Если я только что говорила о бесшабашных ноябрьских праздниках, то один не могу вспоминать без печали.

Наступило 24 ноября. После смерти Жака Фата прошло уже одиннадцать дней. Чрезвычайно достойная и мужественная вдова Женевьева Фат [224]передвинула праздник святой Екатерины на день раньше, чтобы не лишать швей радости. Он прошел без веселья, без музыки, без песен. Она собрала портних в большом тихом салоне и расцеловала всех до единой, вручив каждой подарок. Следующий день был днем отдыха, они могли отправляться на танцы, но шампанское застревало в горле, щипало ноздри. У всех в глазах стояли слезы. В такие моменты внезапно ощущается глубокая связь между нами. Когда сменяются дни и работа перемалывает нас в своих тисках, внезапная драма открывает нам, что все «мы одной крови».

Трагедия, от которой мы словно окаменели, обрушилась в тот ноябрьский день, когда моя подруга Патрисия, любимая манекенщица Жака Фата, пригласила меня провести выходные дни у ее родителей в Ла Варенне, на порыжевших берегах Марны. Радостные, как подростки на каникулах, мы развлекались поиском соответствий тонов и стоимости нашей последней коллекции с природой, безмятежность кое-где нарушали кабачки и заснувшие пляжи. Небо было моим сине-розовым поясом, рощица коричневых, красных и желтых деревьев платьем Патрисии, в котором она «позировала» для Америки… По возвращении домой нас ждала чудовищная весть: по телефону сообщили о смерти Жака Фата.

Вначале мы не хотели в нее верить. Мы давно знали, что он обречен, но его мужество и вечная улыбка заставили нас в конце концов поверить, что все мы ошибались. И говорили всем неверующим о его выздоровлении. И вот то внезапное 13 ноября 1954 года… Это никогда не изгладится из моей памяти. Патрисия для проверки позвонила служанке Фатов. Скорбный звук тихих рыданий в трубку, наше безмолвие, пока мы в каком-то ступоре меняли брюки испанских танцовщиц и черные туфельки выходного дня на юбку и скромное пальто (нас сейчас не волновали туалеты), поездка в стареньком «паккарде» с комком в горле, испытание – в тот день ужасающее – вспышками фотоаппаратов по приезде на авеню Петра I Сербского, светлая голова, лежащая на кружевной подушке…

Говорили, он походил на мальчика, явившегося на первое причастие, и помню возникшее в ту секунду странное ощущение: эфеб [225]со скрещенными руками, ироничной и нежной улыбкой, которую мы так любили, худенький, хрупкий эфеб, заснувший среди цветов, был так красив, что на секунду моя боль ушла. И снова боль вцепилась в сердце, когда я увидела у его изголовья мать: та разговаривала с ним, касалась его лица, нежно целовала. Она сказала нам, сколько радости он ей доставлял с самого раннего детства. Мать ни на секунду не отходила от своего нежного сына три дня и три ночи, и по ее щекам беспрерывно текли слезы.

Вышла Женевьева Фат в черных юбке и пуловере и сказала нам: «Ради него рассчитываю на вас».

Я только что представляла последнюю коллекцию этого молодого художника сорока двух лет, который днем ранее был живее всех живых. Несколько месяцев назад я вошла в кабинет того, кого все считали «молодым премьером моды», и сразу попала под его знаменитое обаяние. Один взгляд превращал вас в ничто: даже будучи совершенной, вы ощущали закрутившиеся спиралью швы чулок, тающий макияж, тусклые волосы. Было ощущение, что ничто не ускользало от этого светлого ока, даже несуществующие дефекты.

В течение десяти лет Жак Фат каждый сезон обращался ко мне, а я желала хоть на время коллекции пропитаться живым духом и молодостью этого Дома и надеялась получить работу по тарифу «полупансионерки», какого добилась у других. Тариф был удобен и соответствовал привычке к независимости: месяц на подготовку моделей, два месяца показов с ежедневным дефиле с трех до пяти часов. И в завершение приятный гонорар.

Жак Фат во время показа мод в школе «Гарсон», Нью-Йорк, 1950-е гг.

Он понял меня и вставил в разговор коротенькую фразу: «Естественно я хочу, чтобы ты была частью Дома», – и я услышала свой ответ: «Да», словно это было уже давно оговорено. Его обаяние, его знаменитое обаяние…

Я уступила с ощущением счастья, что рассталась ради него со столь трудно добытой независимостью, и была готова работать с утра до вечера, как во времена своего дебюта.

И оказалась права! Настоящая удача, что я прожила в последней коллекции Фата. Смерть подстерегала его ежедневно, но он полностью располагал своим талантом, а тоску умело прятал от всех, сжигая последние искры своего вдохновения. Превосходный колорист, он жонглировал необычными тонами от «незрелого яблока» до «выжатого апельсина». Он драпировал гигантским водопадом сатина бледно-голубое вечернее платье, очень романтичное, но абсолютно нейтральное, если его показывать в отрыве от коллекции. Сначала все казалось экстравагантным капризом, попыткой, от которой следовало отказаться, но нет – результат доказывал, что внутреннее зрение его не подвело.

И вдруг все оборвалось. Больше не будет мандариновых драпировок, шуток, раскатистого смеха. Только черный силуэт Женевьевы Фат, держащей за руку печального мальчугана, его сына Филиппа. Оба шли за катафалком, утопавшим в цветах, как и последняя коллекция этого «поэта моды». За удрученной парой шли мы, подруги последних дней. Вся Высокая мода словно назначила свидание перед лицом смерти, чтобы отдать последние почести тому, кого признала одним из лучших своих сыновей.

Вечерние платья от Жака Фата, Париж, 1951. Фото Вилли Майвальда

Под скорбным достоинством Женевьева Фат скрывала не только горечь, а тоску и растерянность перед ответственностью, внезапно обрушившейся на нее. Но мужество позволило ей справиться с бедами. Действительно, держать в своих руках судьбу Дома моды нелегко. Недостаточно, как многие считают, использовать для драпировки муслин, прошить иглой здесь или подрезать ножницами там. Надо быть деловым человеком с безошибочным чутьем, художником, одновременно плодовитым и сильным, поэтом, бухгалтером, архитектором, промышленником… И всё в одном лице.

Я никогда не представляла себе объема подобной работы, возложенной на одного человека, пока не посетила однажды здание, а вернее здания, выбранные Кристианом Диором для размещения своей фирмы на авеню Монтень между площадью Альма и площадью Этуаль [226]на Елисейских Полях.