А. Гилл - На все четыре стороны

Первое, что бросается в глаза в храме Гроба Господня, – могильная плита Спасителя, прямоугольник полированного мрамора на полу под неизбежным караулом висячих лампад. Она все время остается влажной. Паломники преклоняют колени и простираются ниц, чтобы приникнуть к ней губами, как истомившиеся от жажды овцы. Рядом – Голгофа. Весь храмовый комплекс начинен зрелищами, будто какой-то эфирный Диснейленд. На Голгофу, холм черепов, ведет продуваемая ветром лестница. Наверху – маленькая комнатка, набитая паломниками-профессионалами и паломниками-любителями разных конфессий, щелкающими своими «мыльницами» перед большим распятым Христом. Вспышки высвечивают его фигуру в рваном ритме, как стробоскоп на дискотеке – фигуры танцующих. И тут крестик, обозначающий роковое место, спрятан под алтарем, так что желающим запечатлеть на нем страстный поцелуй приходится заползать туда на карачках. Здесь я впервые в жизни увидел, как выглядит настоящий экстаз. В него впала монашенка какого-то экзотического ордена в остроконечной шапке и большом средневековом платье, похожем на матерчатый водолазный костюм, – на ее миловидном девичьем лице появилась смесь скорби, муки и восторга, сразу напомнившая мне картины знаменитых фламандцев. Я увидел ее лишь мельком, поскольку толпа богомольцев под началом помахивающих зонтиками гидов увлекла нас дальше, к самому сердцу христианской веры – воскресению.

Без воскресения нет христианства. Насчет прочих догматов мы можем спорить и спорим, но это тот крючок, на котором висит все остальное, – центральный, отрицающий смерть акт веры. Гробница находится в мраморной ротонде. Она разваливается и укреплена стальными подпорами – в этом можно усмотреть невеселый намек на сегодняшнее состояние организованной религии. Придел вмещает около дюжины человек зараз, так что пилигримы часами стоят в очереди в четыре ряда, дабы войти и убедиться воочию, что да, надо же, тела-то нет. Очередь потеет и нервничает. Пучится и раскачивается. Многие приехали сюда из стран, где не умеют спокойно и вежливо ждать в очередях. Слышится раздраженное ворчание. Монахи шикают на толпу, поругивают и теребят ее. Нынче воскресенье; наступает время вечерни. Летучий отряд братишек от римско-католической церкви, ладно скроенных ребят, начинает без объяснений расталкивать народ. Поднимается ропот на дюжине языков. Очередь превращается в бесформенное бурлящее месиво. Те, кто впереди, отстояли несколько часов, чтобы взглянуть на пустую комнату, и подставлять другую щеку не собираются. Возможно, они даже не католики. Братцы застревают на полпути. Пожилых американок потихоньку вытесняют во тьму внешнюю. Испанская тур-группа упорнее: она пихается в ответ. Монахи вызывают подкрепление. Клин христовых воинов раскалывает толпу надвое, демонстрируя великолепную технику ведения локтевого боя. Где-то неподалеку, во мраке, раздается пение на латыни, и монахи удваивают усилия. Кроме того, к ним присоединяется палестинский охранник. Теперь уже кричат все. Охранник пробирается к двери, ведущей в придел, и я вижу у него на поясе револьвер. Не верится, чтобы где-нибудь на свете было другое святое место, куда разрешалось бы входить с оружием. А уж здесь, где Великий Миротворец безропотно принял казнь, это выглядит и вовсе дико. На бранном поле появляется хор, во главе которого – малый, размахивающий кадилом, точно баллоном со слезоточивым газом. Паломники в смятении отступают. Монахи теснят их, как полиция – мятежных демонстрантов. Прибывает епископ, заглядывает в гробницу (ага, тела по-прежнему нет) и начинает вечерню. Ему вторит орган.

За кулисами слышен другой хор – густые, печальные, сдержанные голоса поют на русском, а может, на сербском или армянском. Несколько минут оба хора, не желая сдаваться, ведут режущий ухо контрапункт. Потом римляне ретируются в боковой придел, а восточные православные под предводительством могучего бородатого попа в головном уборе, похожем на ночной колпак Дарта Вейдера, просачиваются к могиле и в свой черед убеждаются, что там… ну да. Поп делает свое дело. Католики хоть и отступили, но перегруппировались и сдаваться не думают: орган все еще под их контролем. Батюшка вынимает из рукава мобильник и ведет тихие переговоры – видимо, с архангелом Гавриилом. Спецотряды прелатов усмиряют заблудших овечек. Это выглядит как Средние века в школьной трактовке – по сравнению с этим «Житие Брайана» [21]сухо, будто документальная лента.

Самое грустное и огорчительное во всем этом – отсутствие паствы. Службам никто не внемлет. Все происходит между Богом и профессионалами, а обычных верующих просят не беспокоиться. Вера – хитрая и неуловимая вещь. В один миг вы переполнены ею. Но потом глядь – и от нее почти не осталось следа. Если вы смотрите на нее в упор, она исчезает. Ее можно заметить лишь мельком, уголком глаза. Какими бы бестолковыми и неотесанными ни казались пережившие второе рождение пенсионеры-американцы или взбалмошные ирландки из общества матерей-одиночек, их привела сюда вера. Они приехали в Израиль не за шикарными видами, не за развлечениями или деликатесами и даже не за хваленым израильским гостеприимством. Они приехали в этот опасный, неблагополучный уголок земли, потому что он – родина веры. Приехали со своими бедами и проблемами, со страхами и надеждами, со своим чувством вины – многие только под конец жизни отправились в это паломничество, которое обещали себе долгие годы и на которое откладывали свои трудовые гроши. Они лишены роскоши монашеского призвания, той сладостной свободы от ответственности, которую дает принадлежность к святому братству. И в единственном месте на земле, где они должны были бы найти утешение и поддержку, с ними обращаются словно с бессмысленным скотом или с несносными, докучливыми мухами. Но все-таки, уезжая отсюда, они увозят с собой не кустарные четки и не сувенирные столовые наборы, а свою веру – и это, как ни крути, подлинное чудо. Неисповедимы пути Господни.

На духовном меридиане миллениума местные жители не могут договориться даже насчет того, какое нынче число. Есть римский календарь, юлианский и григорианский. Мусульмане считают, что на дворе пятнадцатый век. В результате, как это ни парадоксально, здесь вряд ли кто-нибудь будет отмечать миллениум – вдобавок первое января выпадает на субботу, так что праздник отменяется и для евреев.

Индия, январь 1999 года

Если вы собираетесь в Индию, я дам вам совет опытного путешественника: никому об этом не говорите. Нет, правда – лучше соврите, что едете в Девоншир проведать свою престарелую бабушку. Сообщить о своей скорой поездке в Индию – это все равно что признаться в крупном невезении: у каждого найдется для вас полезная рекомендация или заветный адресок. Одно только упоминание об Индии превращает половину ваших друзей в ярых поклонников этой страны. «Разумеется, ты поедешь в Дхарму-Бахарму? – спрашивают они с плохо скрытым миссионерским пылом. – Нет?! Тогда ты просто обязан пересмотреть свои планы». Я не шучу. У меня скопилось два десятка факсов с нарисованными от руки маршрутами, мне много раз звонили среди ночи, я получал письма от незнакомцев – гуру субконтинентального туризма. И все они заканчивали свои непрошеные консультации одной и той же набившей оскомину фразой: «Если вы не собираетесь посетить дворец в Закавыке, то вы не увидите настоящей Индии и можете вообще туда не ездить».