А. Гилл - На все четыре стороны

Когда я впервые приехал в Индию, двадцать пять лет назад, перед любой вылазкой надо было наесться досыта. В общественных местах клиентов потчевали либо дрянью, либо отравой, либо тем и другим одновременно. Самая разительная перемена в Индии – то, что теперь местную пищу можно есть. Во всех гостиницах кормят вполне приемлемо, зачастую хорошо, а порой и выше всяких похвал. Еда на улицах выглядит аппетитно и пахнет крайне заманчиво, но принимать ее внутрь пока еще чересчур рискованно – не потому, что повара неряхи, а потому, что овощи по необходимости выращиваются на человечьем навозе. Наши нежные западные кишки слишком уж уязвимы. Гастрономическая ликвидность – второй по частоте вопрос, поднимаемый в разговорах об Индии, и правда, ехать туда следует только в компании людей, с которыми вы спокойно можете обсудить качество своего стула. Лично я готов обсуждать сортирную тему хоть по семь часов кряду. Индийская снедь ветрогонна – зелень и бобовые тяжело перевариваются, так что иную группу голландских туристов можно, закрыв глаза, принять за действующую мотоциклетную выставку. С их лиц не сходит выражение болезненной сосредоточенности, поскольку пукать в Индии значит играть в русскую, а точнее индийскую, рулетку с нижним бельем. Я отделался редчайшим в тропиках недугом – запором.

В Бомбее я наконец отыскал след Киплинга. Я обожаю Бомбей, эту смесь Нью-Йорка с Гоморрой, самый волнующий и приятный для гулянья город на свете. Я люблю блошиный рынок на Маттон-стрит, и район красных фонарей с его грязными улицами и евнухами в ярких сари, и толкучку на вокзале Виктория, и Дхобигат, самую большую в мире прачечную под открытым небом. Дождливый сезон еще не кончился, и после обеда полило как из ведра. Меня пригласили посмотреть здание, где родился Киплинг (ныне – художественная школа). В бурлящей канаве снаружи, присев на корточки, плескался маленький голый ребенок – грубо подрезанные черные волосы свисают до плеч, смуглое тельце извивается ужом, – и память перенесла меня в дом моей бабушки с его бенаресскими медными лампами, потертыми леопардовыми шкурами, турецкими коврами и моей любимой вечерней сказкой с чудесными рисунками пером: этот ребенок был вылитым Маугли, лягушонком, беззаботно купающимся в реке Вайнганге, хотя мимо то и дело проносились мотороллеры и такси.

Одно, последнее, замечание насчет бедности. В лондонском Сохо больше нищих, чем в Бомбее. Наши не столь выразительны, да и причин для такой жизни у них меньше, но числом они явно превосходят бомбейских. В Марокко или Неаполе больше надоедливых уличных торговцев, чем в Индии. А если вы всерьез обеспокоены проблемой бедности, тогда позвольте облапошить себя как следует. Не препирайтесь с таксистами и продавцами сувениров – вы с ними изначально в неравном положении. Страшно неловко бывает слышать от жен новоиспеченных сагибов, что бедность, конечно, ужасна, но «как вам нравится моя шаль? Мне удалось сторговать ее за полцены». Индия – бедная страна, но лишь в экономическом смысле. В любом другом она богаче фантазий самого отчаянного жадины. Любые дураки с легкостью заведут себе демократию, свободу слова и зачаточную систему социального обеспечения, если они при деньгах, но попробуйте достичь всего этого без гроша в кармане – очень сомневаюсь, что у вас получится. Индия и есть такое чудо-государство – светская демократическая теократия. И если судить о богатстве по тому, что действительно имеет значение, – семейственности, духовности, хорошим манерам, пытливости, изобретательности, сметливости, культуре, истории и еде, – тогда Индия будет председательствовать на следующей конференции «Большой восьмерки» и оказывать благотворительную помощь жителям Калифорнии. Из всех мест, куда вы не поедете из-за брезгливости, туманных опасений, лени и капризного желудка, Индия, несомненно, станет для вас самой большой потерей.

В безумной толкотне и давке бомбейской железной дороги, где ежедневно бывают несчастные случаи со смертельным исходом, на меня налетел человек. Я упоминаю об этом, потому что это огромная редкость. Индийцы очень ловко прокладывают себе путь в толпе. Когда наши плечи столкнулись, он дотронулся пальцами до своей груди. Это молчаливое извинение и молитва. В каждом из нас есть искра божья, и он извинялся перед своей частицей божества за то, что стукнул ее о мою. Пускай мы дали им железо для железной дороги, зато они населили ее тремя тысячами миллионов богов.

Токио, сентябрь 2001 года

На первый взгляд японцы очень похожи на нас, англичан. Острова, на которых мы живем, примерно одинакового размера, население и там и тут смешанное, обе страны – конституционные монархии, в обеих часто льет дождь, мы пьем чай, они тоже. Оба народа питают непонятную любовь к экзотическим видам спорта (крикет, сумо), у обоих были империи; они, как и мы, воинственны, не доверяют чужеземцам и обожают копаться в саду. Мы, как и они, не слишком симпатичны и темпераментны, страдаем от классовой системы, водим машины по левой стороне дороги, и только в Британии и Японии невозмутимая мина расценивается как комплимент. Но это лишь на первый взгляд. Внутри мы такие же разные, как мел и тофу.

Даже те, кто никогда не бывал в Японии, смутно подозревают, что ее обитатели отличаются от всех остальных людей. Но сказать так – значит выразиться чересчур мягко. Если считать, что прочие земные народы занимают диапазон, допустим, от бразильцев до канадцев, то после десяти минут в Стране восходящего солнца вы понимаете, что японцам нет места на этой карте: они сами по себе, точно прилетели к нам из космоса. Нет, они не инопланетяне, но инопланетяне, наверное, выглядели бы так, если бы прошли курс заочного обучения Человеческому и попытались проскользнуть к нам незамеченными. Вся штука тут в мелочах – например, в еде. Они делают самую изысканную, самую утонченную снедь в мире, а потом выставляют в витринах ресторанов ее пластмассовые копии. Только японец может соблазниться блюдом с пропиленовым карри. А уборные! Сиденья с подогревом вызывают легкое беспокойство, когда вы сталкиваетесь с ними впервые, хотя в дальнейшем их нельзя не признать довольно комфортными. Есть еще кнопочки для струек теплой воды различного напора – одна для задней части, другая для передней – с картинками, чтобы вы не перепутали, где какая, и для горячего воздуха, чтобы помочь вам обсушиться. Ко всему этому странным образом привыкаешь и даже начинаешь слегка сомневаться в своей сексуальной ориентации или по крайней мере желать себе диареи.

Но самое дикое в их сортирах – это туалетная бумага. Она похожа на рисовую. Нужники у них двадцать первого века, а бумага для подтирки – как в тринадцатом. Вы выходите из туалета с такой чистой задницей, что с нее можно есть суши, а ногти вам приходится отскребать лошадиным скребком. Это страна, где мужчины писают на улице, но высморкаться считается недопустимым нарушением приличий, а еще они носят на ногах шерстяные перчатки.