А. Гилл - На все четыре стороны

Хиросима практически свободна от эха давней трагедии. Есть маленький мемориальный парк в невыразительном официальном стиле, хвастливый музейчик и купол мира – одно из немногих кирпично-бетонных сооружений старой Хиросимы, скелетообразные руины которого оставлены в назидание потомкам. Кстати, построил его швед.

Атомная бомба, убившая 140 000 жителей Хиросимы и превратившая деревянный город в пепел и черный дождь, была – во всяком случае, мне кажется так теперь, спустя полвека, – в каком-то смысле благом. Прямым результатом Хиросимы стало окончание войны. Император отверг просьбы военных, которые хотели с криком «банзай!» броситься в последнюю самоубийственную битву, и объявил о безоговорочной капитуляции своей армии.

Единственный след, оставшийся в городе от того взрыва, – приторная сентиментальность и наигранная оскорбленная праведность. Хиросима носит клеймо жертвы ядерного века с жеманной гордостью гейши, щеголяющей своим париком. Молчаливые подростки в квазиморской форме позируют для групповых снимков на конференциях по проблемам мира, показывая растопыренными пальцами букву V – видимо, этим они хотят сказать, что в борьбе за мир победила именно Япония. Вначале я еще питал к местным жителям некоторое сочувствие, но оно испарилось, когда мне предложили подписать адресованный Америке документ с требованием извиниться за сброшенную ею бомбу.

Попридержите коней, Тодзё [29]. Когда речь заходит об извинениях, молчание Японии режет слух. Как насчет вашего обращения с военнопленными? «Ну это же не мирные жители, а война есть война», – отвечают мне ленивым, покровительственным тоном. А как насчет зверств в Китае? «Преувеличено». А кореянки, которых во время оккупации насильно превращали в проституток, разве не заслуживают извинений? «Они подняли шум, потому что Япония богата и им хочется денег. К тому же в Хиросиме погибли 20 000 корейцев». Это правда – они были рабами, а поставить им памятник в хиросимском мемориальном парке японцы категорически отказались.

Давайте поглядим внимательней, можно ли считать японцев жертвами. В годы войны на Востоке погибли полмиллиона солдат из союзных войск. Японцы потеряли три миллиона человек, и двадцать миллионов других азиатов погибли за краткий период существования японской империи. Об этих двадцати миллионах у нас на Западе вспоминают редко. Во время моей поездки газеты были полны горьких сетований корейцев и китайцев на новые японские учебники истории, не признающие за островитянами никаких грехов. Японцы не считают, что им стоило бы извиниться перед соседями с материка. Взрыв атомной бомбы над Хиросимой дал старт развитию современной Японии. Он снес напрочь не только чудовищно жестокое милитаристское правительство, но и тысячелетний общественно-политический строй, самый бесчеловечный и эксплуататорский на всем земном шаре. Та роковая ядерная атака была лучшим, что когда-либо случалось с Японией, поскольку она создала гораздо больше, чем разрушила.

Хиросима поразительно быстро вернулась к жизни в облике огромного неоново-бетонного мегаполиса, который выглядит так, словно был здесь всегда. До войны масштабы японской экономики были несравнимы с американскими. Страна была по преимуществу сельской – лес да рисовые поля – и экспортировала в основном ткани и солдат-наемников. Сейчас, даже на исходе продолжительной депрессии, экономика Японии удерживает второе место в мире – ее ВНП больше, чем британский, французский и немецкий вместе взятые. Это потрясает воображение, особенно если учесть, что Япония, по площади превышающая Англию приблизительно в полтора раза, а по численности населения примерно в два, притом что обитаема только треть ее земель, практически лишена природных ресурсов. Так где же собака зарыта? Отчего при всех своих ошеломительных коммерческих успехах Япония умудряется сохранять на редкость несправедливую социальную систему? Потому что – будьте уверены – счастья здесь нет и в помине.

Киото – древняя имперская столица Японии, избежавшая участи Хиросимы благодаря капризу однажды побывавшего в ней американского дипломата. В Киото столько исторических памятников, что голова идет кругом, а попадают туда на экспрессе буллет-трейн, который похож на суппозиторий Господа Бога. Эти экспрессы работают с надежностью часового механизма – впрочем, такое сравнение едва ли уместно, поскольку часовой механизм давно перешел здесь в разряд устаревших технических диковин. Билетные контролеры кланяются, входя в вагон, а на улицах собирают мусор девочки в аккуратной розовой форме. Это символ современной, передовой Японии. Но, извините за возвращение к не самой аппетитной теме, в общественных туалетах по-прежнему приходится садиться на корточки с риском обмочить себе носки. Это очень странно.

В целом Киото меня разочаровал: я не ждал такого обширного и безобразного нагромождения малоэтажек.

На петляющих улицах, в дремучем лесу низкорослых столбов и паутине электропроводов прячутся тысячи святилищ и храмов – прекрасных, но лишь до известной степени. В них сквозит что-то анемично-навязчивое, и к тому же они крайне однообразны. Зато мне понравились сады – этакая растительная таксидермия. Все здесь обрезано, прорежено, забинтовано, подперто и надвязано. В прудах скользят и колышутся в призрачной скуке карпы-альбиносы.

Одна из причин социального уродства Японии – ее религия. Сначала у них был синтоизм. Если сравнить религии с автомобилями, синтоизм можно уподобить деревянной тачке на двух колесах. Это типичный первобытный анимизм: поклонение предкам, гоблины и привидения, духи скал и деревьев. В синтоизме отсутствуют даже зачатки теологии. Он объявил императора божеством, потомком Солнца. Потом к нему привился буддизм, но не той разновидности: не симпатичная ламаистская ветвь, а дзэн, пришедший через Китай. Выморочная эстетика дзэна достигла таких высот, что никто уже не понимает, в чем его суть. Ко всему этому японцы добавили еще и конфуцианство. Говорят, что плохой философии не бывает, поскольку, опускаясь ниже определенного уровня, философия вообще перестает быть таковой. Конфуцианство – то самое исключение, которое подтверждает правило. Это убогая философия, рассчитанная на непритязательного массового потребителя. Вкупе с даосизмом она служила удобным оправданием для самураев, освобождая их от всякого труда и ответственности. Современные японцы рождаются по-синтоистски, женятся по-христиански, справляют похороны по-буддийски, а работают на «Мазде». В результате они верят во все и не верят ни во что. В японской религии нет утешения, там нет спасения и искупления грехов, надежды и поддержки, а самое главное – нет понятия личности. Вот почему японцы так любят собираться в толпы. Японец в одиночестве не сознает, что он существует, – это лишь жалкая статичная молекула корпоративной лояльности и сыновнего долга. Я не знаю другой страны с такими бедными духовными возможностями. Эта унылая смешанная теология засушила Японию, превратив ее в чахлую карликовую сосенку с подрезанными корнями.