Marco Lupis - Интервью Короткого Хх Века

В этом маразматическом возбуждении, среди культуры и насилия, нам было спокойно. Мы оставались в поле зрения. Покушения, бомбы, Красные бригады были неизменным фоном нашего отрочества, или молодости, в зависимости от возраста, но в общей сложности особенно нас не расстраивали. Мы быстро научились уживаться со всем этим, как, я заметил это в последующие годы, без особых отличий уживаются и народы, находящиеся в эпицентре конфликтов или гражданских войн. Их жизнь подстраивается под экстремальные условия, как и наша в те годы.

Мы с Альберто хотели именно изменить что-то, и поэтому, вооружившись безграничным энтузиазмом и колоссальной бессознательностью, пребывая в том возрасте, в котором сейчас подростки проводят время выставляя селфи в Инстаграм и меняя смартфоны, мы читали всё, что попадалось нам под руку, принимали участие в музыкальных фестивалях, концертах и кинофорумах в тот самый волшебный период, когда только зарождалась и начинала распространяться рок-музыка.

Встреча была назначена на 16.00, за час до начала послеполуденного спектакля. Нас проводили в подвальное театральное помещение, в гримерную нашего героя. Там нас ожидал он, первый человек в моей карьере, у которого я взял интервью: Пеппино Де Филиппо.

Я не помню деталей того интервью, и, к сожалению, пленки с записями выпусков нашей программы затерялись во время одного из моих множественных переездов.

Но до сих пор отчетливо помню тот электрический разряд энергии, который предшествует, ‒ как я понял не раз впоследствии, ‒ важному интервью. Точнее, важной встрече , ведь каждое интервью – это нечто большее, чем просто череда вопросов и ответов.

Пеппино Де Филиппо доживал последние годы своей театральной и кинематографической карьеры, которая уже вошла в анналы истории ‒ через несколько лет он скончался. Он встретил нас сидя у зеркала, не отрываясь от гримировки. Пеппино был вежлив, любезен и открыт, делал вид, что нисколько не удивлен двум прыщавым мальчишкам. Я помню его спокойные, размеренные движения во время нанесения театрального грима, который казался мне таким тяжелым, густым и слишком светлым. Но особенно я запомнил одну деталь: глубокую грусть в его глазах. Грусть, которая поразила меня, настолько ясно я ее уловил. Возможно, он чувствовал, что его жизнь подходит к концу, или это было лишь доказательством того, что обычно говорят о комиках: смеша других, сами они остаются самыми грустными людьми на свете.

Мы говорили о театре и, разумеется, о его брате Эдуардо. Пеппино рассказал, что он появился на свет на сцене, во время одного из постоянных разъездов семейной труппы.

Мы ушли час спустя, испытывая легкое потрясение, но с заполненной кассетой диктофона.

Это было не просто первое интервью в моей жизни. Это был тот самый момент, когда я понял, что карьера журналиста ‒ единственно возможный для меня путь. В тот миг я впервые ощутил ту странную химию, тонкую магическую связь, образующуюся между интервьюируемым и журналистом.

Интервью может оказаться или математической формулой правды, или бесполезным и тщеславным выступлением. Оно становится мощным оружием в руках журналиста, который стоит перед выбором: удовлетворить интервьюируемого или сделать всё возможное, чтобы вызвать интерес у читателя.

Для меня же интервью ‒ это нечто большее: это психологическое сопоставление, сеанс психоанализа, в котором участвуют оба ‒ и герой, и журналист.

Как сказал мне впоследствии один из героев этой книги, Маркиз Вильялонга: «Весь секрет заключается в том состоянии благоволения, которое зарождается, когда журналист перестает быть таковым и становится другом, которому можно доверить всё. Даже то, о чем нельзя рассказать журналисту».