Анри Лефевр - Производство пространства

Некоторые новые противоречия, порожденные распространением капитализма на пространство, породили ряд репрезентаций , быстро получивших самое широкое распространение. Репрезентации эти извращают и замалчивают проблемы (проблематику пространства); они скрывают именно противоречия. Возьмем загрязнение среды. Оно существовало во все времена; группы людей, деревни и города всегда сбрасывали в природу свои отходы и мусор; однако симбиоз (обмен энергией и материалами) природы и общества сильно изменился, а возможно, и распался. Именно это выражает (и скрывает) выражение «загрязнение окружающей среды», метафора самых обычных явлений – нечистот, дыма и т. п. Понятие «окружающая среда» – это типичная метонимия: переход от части (фрагмента пространства, более или менее плотно заполненного предметами и знаками, функциями и структурами) к пустому целому, определяемому как нейтральная, пассивная «среда». Окружающая кого? Или что? Эти насущные вопросы остаются без ответа.

Нам показалось уместным повторить здесь замечания, уже сделанные в другой работе. Почему? Потому что идеологию продолжают наделять магическим происхождением и магической силой. Буржуазная идеология, простое «зеркальное» отражение реальности, якобы обладает способностью воспроизводить эту реальность и ее производственные отношения. Каким образом? Затушевывая противоречия? Да; но также, вопреки зеркальности , выводя на поверхность нацию и национализм. Весь абсурд псевдотеории становится ясен, если внимательно приглядеться к тому, что именно она будто бы объясняет, обходя стороной исторический момент (генезис национальных государств). В троичной теории Маркса идеология и политическая практика неразрывно связаны. Власть удерживает вместе и воспроизводит по отдельности (соединяя и разделяя, в рамках конъюнкции-дизъюнкции) Землю, Труд, Капитал.

Позднейший продуктивизм не уловил значения и смысла критики политической экономии у Маркса. Маркс критикует само понятие политической экономии как науки. Наука претендует на роль познания производства и производительных сил. Подобные утверждения и действия экономистов – мистификация читателей и самих себя. Что они описывают? Условия дефицита и паллиативные меры. Они прямо или косвенно, цинично или лицемерно проповедуют аскетизм. Задолго до XVI века, быть может, в глубине Средних веков, а может, еще раньше, во времена упадка Рима и зарождения иудеохристианства, западное общество сделало выбор в пользу накопления, а не жизни. Оно породило разрыв, терзающее его драматическое противоречие между наслаждением и экономией. По прошествии многих веков политическая экономия рационализирует этот скрытый во тьме времен основополагающий выбор. Она рождается как наука, когда в социальной практике берет верх экономика: стремление к накоплению ради и с помощью прибыли, ради расширенного накопления.

Кто же такие экономисты, согласно Марксу? Поборники (относительной) нищеты, перехода от архаического дефицита к возможному изобилию. Они изучают случаи этого (относительного) дефицита и способствуют несправедливому распределению «благ». Их псевдонаука идеологична по сути своей; она содержит в себе и прикрывает определенную практику. Экономисты познают дефицит как таковой; они представляют собой не его выражение, но конкретное, хотя и слабо разработанное сознание недостатков производства. По Марксу, именно в этом состоит смысл политической экономии. Вернее, экономия является политической в этом смысле. Она позволяет государственным деятелям, политической власти распределять нищету. Конкретные производственные отношения порождают распределение, потребление. «Распределение» происходит под вывеской свободы, равенства – и даже братства и справедливости. Закон кодифицирует его правила. «Summum jus, summa injuria» [163]. Право, правосудие оформляют несправедливость, а равенство прикрывает неравенство, которое от этого не перестает быть вопиющим, но становится еще более непреодолимым.

Намеренно или невольно, сознательно или бессознательно экономисты довершают (стихийное, слепое) действие закона стоимости, а именно распределение по отраслям промышленности в (национальном) пространстве рабочей силы и производственных мощностей, которыми располагает данное конкретное общество (английское, французское), – внутри капиталистического способа производства и государства, его контролирующего. В этом смысле экономисты выстраивают абстрактное пространство – или несколько абстрактных пространств, – помещая в него предлагаемые ими модели «гармоничного» роста. Во времена Маркса именно это (несколько более грубо) проделывал Бастиа. Они не способны перейти от ментального пространства, пространства моделей, к пространству социальному. Управление обществом, в которое они долгое время вносили немалый вклад, было тем самым ориентировано на рост (на расширенное накопление), но под контролем буржуазии; производственные отношения при этом в основном сохранялись, а главное, негативные аспекты ситуации представлялись как позитивные и конструктивные.

На протяжении этого периода любые отсылки к «природным благам», к «стихиям» (воде, воздуху, свету, пространству) преследовали одну-единственную цель – исключить их из политической экономии; в силу своего изобилия они лишены меновой стоимости; их «использование» не имеет стоимости; они не являются результатом общественного труда; их не производят.

Что же произошло в последующую эпоху? Что происходит сегодня? Некоторые блага, бывшие в свое время дефицитными, теперь имеются в (относительном) изобилии, и наоборот. В силу этого смещается, но, так сказать, вновь растет в цене потребительная стоимость, значение которой долгое время заслоняла меновая стоимость. Хлеб, некогда служивший в Европе символом пищи, драгоценности, самого труда («Хлеб наш насущный даждь нам днесь», «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой»), утратил свои символические свойства. Для крупных стран, обладающих индустриальным сельским хозяйством, долгое время было характерно постоянное перепроизводство, то скрытое, то явное: складирование зерна, дотируемые или недотируемые ограничения посевных площадей и т. д. Что нимало не препятствовало страданиям миллионов и сотен миллионов жителей слаборазвитых стран, страдавших от недостатка продовольствия, если не просто от голода. Так же обстоит дело со многими предметами бытового назначения в крупных промышленно развитых странах. Сегодня ни для кого не секрет, что их моральное старение организовано сверху, что расточительство несет экономическую функцию, что мода, равно как и «культура», играет значительную роль в функциональном потреблении, которое структурировано как таковое. Отсюда – угасание политической экономии. Что идет ей на смену? Изучение рынка, маркетинг, реклама, манипуляция потребностями, прогнозирование инвестиций исследовательскими фирмами и т. п. Практика манипулирования (прекрасно согласующаяся с политической пропагандой) может обходиться и без «науки», и без идеологии. Манипулирование людьми требует не столько познания, сколько информации.