Анри Лефевр - Производство пространства

Чтобы совершить этот переворот, революционное преобразование смысла, обнажающее истинный смысл, Марксу потребовалось пошатнуть убеждения целой эпохи: простодушную веру в вещи и в «реальность». «Позитивное», «реальное» никогда не испытывали недостатка в убедительных доводах и аргументах для обыденного сознания и в повседневной жизни; Марксу пришлось их в буквальном смысле стереть в порошок. Да, философы уже проделали большую часть этой работы, подорвали спокойную уверенность здравого смысла. Но на долю Маркса выпало уничтожить философский идеализм, отсылки к трансценденции, к сознанию, к Духу или Человеку, то есть преодолеть рамки философии во имя спасения истины.

Сегодняшний читатель воспринимает творческий путь Маркса через призму его знаменитых полемик, которыми с тех пор часто злоупотребляли. Полемики эти, порой ненужные, и сейчас не вполне утратили смысл, несмотря на еще более ненужные комментарии правоверных марксистов. Уже тогда многие радовались прогрессу рациональности (экономической, социальной, политической). Они простодушно увидели в нем переход к «лучшей» реальности; Маркс, отвечая им, показывает, что речь идет лишь о росте производительных сил, который усугубляет так называемые «социальные» и «политические» проблемы, а не разрешает их. Напротив, тем, кто сожалел о былых временах, тот же Маркс демонстрировал новые возможности, открывшиеся благодаря росту производительных сил. Революционерам, жаждавшим тотального и немедленного действия, он отвечал понятиями ; собирателям фактов он возражал теориями , «прикладное» значение которых проявилось позднее: в организации производства как такового, в планировании.

Марксу приходилось, с одной стороны, выявлять содержания , от которых отворачивалось господствующее, то есть принадлежащее господствующему классу (хоть и не воспринимаемое как таковое), направление в науке. Какие содержания? Производительный труд, производительные силы, производственные отношения и способ производства. Одновременно, выступая против фрагментации, разбивки на «факты» и статистические перечисления, Маркс выделял наиболее общую форму социальных отношений: форму обмена (меновую стоимость). Скажем так: не единственную форму, но формальную общность.

Теперь рассмотрим какое-либо пространство, «промежуток» – при условии, что он не является пустым. Пространство содержит в себе вещи, однако само не является вещью, материальным «объектом». Является ли оно изменчивой «средой», просто абстракцией, «чистой» формой? Нет. У него есть содержание.

Прежде всего, это пространство подразумевает, содержит и скрывает в себе социальные отношения . Хотя оно – не вещь, а совокупность отношений между вещами (объектами и продуктами). Является ли оно абсолютной Вещью, стремится ли ею стать? Вполне вероятно, ибо каждая вещь, получая автономию в результате обмена (став товаром), стремится стать абсолютной; этой тенденцией, по Марксу, определяется фетишизм (практическое отчуждение в капитализме). Но Вещи это не удается. Ее нельзя отделить от деятельности, употребления, потребности, от «общественного бытия». А пространство?.. Это главный вопрос.

Глядя на пшеничное или кукурузное поле, мы прекрасно понимаем, что борозды, посевы, ограждения, живые изгороди или железные решетки указывают на отношения производства и собственности. И что это пространство куда менее подлинно, чем дикая территория, песчаные равнины или лес. Значит, принадлежность пространства природе позволяет ему не вступать в социальные производственные отношения. И это неудивительно. То же самое относится к скале, дереву. Но пространства подобного рода, где преобладали природные особенности и предметы, наделенные этими особенностями, отдаляются от нас. Вместе с природой! Что такое национальный или региональный «природный парк», природа или искусственная подделка? Не вполне понятно. Прежняя доминирующая черта, «природа», размывается и становится вторичной. При этом на передний план начинает зримо выходить социальный характер пространства (общественные отношения, которые оно предполагает, содержит и скрывает). Однако эта характерная черта, зримость, не делает присущие пространству социальные отношения читабельными . Напротив, анализ этих отношений становится настолько сложным, что порой граничит с парадоксом.

Вот крестьянский дом; он содержит и предполагает социальные отношения; в нем живет семья: такая-то семья из такой-то страны, региона, территории; кроме того, он вписан в данный населенный пункт и данный пейзаж. Он красив или убог, но он является в равной мере и произведением, и продуктом, хотя всегда относится к определенному типу. Оно так или иначе является частью природы. Это объект, промежуточный между произведением и продуктом, природой и трудом, символикой и значением. Порождает ли оно пространство? Да. Является ли это пространство природным или культурным, непосредственным или опосредованным (кем? чем?), данным как таковое или искусственным? И то и другое. Вот неоднозначный ответ на слишком ясный вопрос; между «природой» и «культурой», как и между произведением и продуктом, существуют сложные связи, промежуточные звенья. Так же как между временем и «объектом» в пространстве.

Сравним разные карты одного региона или одной страны, например Франции. Их разнообразие бросается в глаза. Некоторые преследуют вполне мистификаторские цели: таковы, например, карты «красот природы», местностей и исторических памятников, с соответствующими риторическими «красотами»; на них обозначены места, где прожорливое потребление заканчивает пережевывать остатки природы и прошлого, то есть питается знаками историчности и первозданности. Если верить картам и путеводителям, турист предается не иллюзиям, а подлинному. Коды, позволяющие читать эти документы, подписи к иллюстрациям, обманывают лучше, чем вещи, – обманывают в квадрате. Но вот простая карта французских дорог и путей сообщения. Смысл этой карты – то есть то, что она говорит не простодушному, а более или менее искушенному взору, привычному к анализу, – совершенно ясен и притом почти не считывается. Через всю единую и неделимую Республику проходит диагональ, на которую крестообразно повязана транспортная лента. От Этан-де-Берра до Гавра, через долины Роны («Большую дельту»), от Соны и Сены тянется узкая, сверхиндустриализованная и сверхурбанизованная зона, а вся остальная старая добрая Франция задвинута в состояние недоразвитой территории, «предназначенной для туристов». Еще вчера это была государственная тайна, укрытая от глаз в столах технократов, а сегодня (летом 1973 года) – банальная истина. Правда, не настолько банальная, если в придачу к туристическим картам взять карты уже размещенных или только намеченных к размещению на юге Франции военных объектов. Легко можно убедиться, что за огромный регион, отведенный (кроме отдельных секторов) под туристические зоны и национальные парки, а значит, обреченный на экономическое и социальное угасание, будет крепко держаться армия: эти периферийные районы отлично подходят для ее разнообразной деятельности.