Анри Лефевр - Производство пространства

Можно ли сказать, что аналитические понятия соответствуют классическим терминам, которые относятся к производству архитектурного пространства и используются по сей день: форма и формальный анализ – композиции; функция – строительству; структура – пропорциям, масштабам, ритмам, «ордерам»? Только до некоторой степени! Этого соответствия достаточно, чтобы иметь возможность переводить на современный язык «классические» тексты, от Витрувия до Виолле-ле-Дюка. Но если идти дальше, соответствие пропадает. Забывается контекст, материалы и инструментарий; тот факт, что «композиция» вдохновляется идеологией; что «строительство» зависит от производственных отношений; что технические средства влияют на пропорции, ритмы, пространственную архитектонику и что эти средства меняются.

Что же касается весьма распространенной гипотезы о том, что греки нашли всецело рациональное единство «форма – функция – структура», которое распалось в ходе истории и которое следует восстановить, то она довольно соблазнительна. Но не учитывает новую проблематику – проблематику здания. Знаменитое греческое единство относится прежде всего к монументальным постройкам: храму, стадиону, агоре.

Проблематика пространства и его производства выходит за рамки классической архитектуры, архитектуры монументов и общественных зданий. В нее входит также «приватное», жилье и жилищная среда. В частности, она включает отношения между личным и публичным. Глобальное сегодня обнимает собой оба члена и их отношения, что следует учитывать и в частных исследованиях, как формальных, так и функциональных и структурных. Это приводит к изменению «классических» западных понятий, терминологии, концепций. Не странно ли, что Западу в этом смысле есть чему поучиться у Востока, что «азиатский способ производства» лучше, чем Запад, учитывает «приватное», образ жизни? Как бы то ни было, эти понятия – приватное и публичное, монумент и жилое здание – входят в данную парадигму.

Таким образом, способность троякого (формального, функционального, структурного) анализа расшифровать социальное пространство можно признать лишь с оговорками. Через эту «решетку» утекает главное. Можно ее выстроить, можно ею пользоваться, но не безоговорочно.

Выше мы попытались показать, что семантические и семиологические категории (сообщение, код, чтение и письмо и т. д.) описывают только уже произведенные пространства и не позволяют понять процесс их производства.

Некоторые основополагающие отношения – знак (означающее/означаемое), символ и смысл, ценность (повышающий ценность / ценимый, обесценивающий/обесцененный), референтный и безреферентный – находят применение в пространстве. Существуют ли пространства, обладающие значением? Бесспорно. Заложено ли означаемое в означающем? Здесь, как и в других случаях, между ними может быть расхождение, несоответствие, колебание, несогласованность, подмены (например, греческие колонны на фасаде биржи или банка, агора или ее подобие в новом городе-спутнике и т. д.). Что означают такие примеры? Безусловно, не то, чем они кажутся или что стремятся означать. В частности, неспособность капитализма произвести иное, не капиталистическое пространство и попытки замаскировать само это производство, скрыть любые следы максимальной выгоды. Существуют ли пространства, не обладающие значением? Да, потому что они нейтральны, пусты – или, наоборот, перегружены, расположены либо по эту, либо по ту сторону означающего. Есть пространства с избыточным значением, путающие следы, расшифровку предполагаемых ими сообщений; в пространствах, произведенных капиталистическими застройщиками, так много знаков (благополучия, счастья, стиля, искусства, богатства, силы, процветания), что зачастую стирается их первоначальное значение – значение рентабельности, и они лишаются всякого смысла.

Пространство поддается расшифровке, декодированию: это возможно и даже, можно утверждать, нормально. Это предполагает наличие кодировки, сообщения, прочтения или читателей. Но с помощью каких кодов? Как и при философском или литературном прочтении, множественное число здесь не подлежит сомнению. Но нужно еще назвать и перечислить эти коды, а если это невозможно, пояснить, почему и каким образом, учесть эту невозможность и придать ей смысл.

Ролан Барт полагает, что любой читатель данного текста имеет в своем распоряжении пять кодов [77]. Прежде всего – код знания. Эго, прибывающее на площадь Сан-Марко, знает некоторое количество вещей о Венеции, дожах, колокольне и т. д. В нем всплывают воспоминания. Тогда Эго производит еще один смысл, читает текст (воплощенный материально) таким образом, какой приблизительно соответствует использованию понятия «функция» и функциональному анализу. Приблизительно! Он понимает, для чего служат или служили дворцы, тюрьма Пьомби, мост Вздохов! В то же время Эго не может не заметить некоторые символы, носители по-прежнему актуальных и вечных «ценностей», даже если память относит их к определенной дате: это лев, фаллос (колокольня), вызов морю. Впечатления отделяются от знаний; высвобождается еще один код, еще один способ чтения – символический. Эго не может не испытывать волнения; когда-то он уже приезжал сюда; он грезил об этом месте; он читал книги или видел фильм («Смерть в Венеции»); этот субъективный, личный код выделяется сам по себе, и расшифровка местности приобретает музыкальный характер, наподобие фуги: тема (локус: площадь, дворец) делится на несколько голосов, которые сплетаются так, что не могут ни разъединиться, ни слиться в один. И тогда перед лицом простых и чистых констатаций (эмпирических: плиты, мрамор, стулья кафе) встают непредвиденные вопросы: об истине и иллюзии, красоте и сообщении, смысле этого зрелища – не «чистого», ибо волнующего.

Семантико-семиологическое исследование становится множественным. В начале теория, исходя из разграничения означающего и означаемого в строгом смысле, выстраивала два, и только два кода: денотативный (первый уровень, буквальное, означаемое), принятый всеми лингвистами, и коннотативный (второй уровень, риторика), отвергаемый строго научной лингвистикой как недостаточно жесткий. Позже понятия (сообщение, код, чтение) становятся более гибкими, множественное берет верх над жестким единством, а различие – над однородностью. Но насколько глубоко это различие и что это за различие?

Несколько кодов. Равно важных и интересных; выстроенных a posteriori с помощью анализа. Почему пять, а не шесть, семь, десять, двенадцать? Что позволяет сделать выбор между этими кодами? переходить от одного к другому? Неужели ничего нет в остатке? Будет ли расшифровка данного текста (идет ли речь о вербальных или невербальных знаках) исчерпывающей? Если же остаток все-таки есть, то не делает ли он анализ бесконечным? не отсылает ли к другим кодам? или к чему-то, что кодом не является?