Джон Куиггин - Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас

Фридмен предрекал провал любой попытке сохранения низкой безработицы посредством высокой инфляции и попал в точку. Резонно предположить, что и его теория естественного уровня безработицы (или более позднее воплощение этой идеи – NAIRU) подтвердится статистически. Эконометрики проделали ряд исследований, чтобы оценить величину NAIRU. Учитывая разгон инфляции на протяжении 1960–1970-х годов, они пришли к ожидаемому выводу, что фактическая безработица была ниже NAIRU. Из этого следовало, что увеличение безработицы было необходимо, чтобы снова поставить инфляцию под контроль.

Последовало ужесточение монетарной политики, и начиная с 1970-х годов безработица стала уверенно расти. На первых порах инфляция опустилась со своих двузначных уровней, достигнутых сразу после нефтяного кризиса, но вскоре в большинстве стран она установилась в пределах 5–10 %. Поскольку инфляция оставалась устойчивой, из модели Фридмена следовало, что безработица остановится около значений NAIRU.

В действительности уровень безработицы оставался намного выше любой оценки NAIRU, которую можно было бы сделать исходя из опыта 1950–1960-х годов. И даже на фоне этой высокой безработицы новый нефтяной кризис конца 1970-х годов вызвал во многих странах очередной всплеск инфляции.

К концу 1980-х годов стало очевидно, что значение NAIRU не более стабильно, чем кривая Филлипса. Постоянное увеличение NAIRU породило едкие комментарии: естественный уровень почему-то регулярно оказывался на 2 % выше уровня фактического. В итоге на основе концепции NAIRU всегда предписывалось проводить более жесткую сдерживающую политику и повышать безработицу.

Для описания этого феномена экономисты позаимствовали из физики понятие гистерезиса. Исходное значение термина связано с известным феноменом: металлическое тело, помещенное в магнитное поле, остается намагниченным даже после того, как будет извлечено из-под действия внешнего поля.

Существует несколько различных моделей гистерезиса. Самая простая исходит из того, что люди, лишаясь работы, теряют профессиональные навыки, а это увеличивает их шансы остаться без работы в будущем. Более сложная версия заключается в том, что в периоды высокой безработицы разрушаются неформальные сети контактов, которые позволяют потенциальным работникам и работодателям собирать надежные данные о качествах соискателей. В обоих случаях результат оказывается одинаковым: точно так же как длительные периоды высокой инфляции создают повышенные инфляционные ожидания, длительные периоды высокой безработицы увеличивают вероятность ее возникновения в будущем.

Отсутствие стабильной кривой Филлипса отнюдь не означает, как полагал Фридмен, единственность «естественного» уровня безработицы, соответствующего стабильной инфляции. Напротив, если государство готово мириться с высокой безработицей ради низкой инфляции, на чем настаивает модель Фридмена, то безработица будет поддерживаться посредством гистерезиса, который может сохраняться на протяжении нескольких десятилетий.

Эффекты гистерезиса легко обосновать микроэкономически. Но трудно представить с помощью динамически оптимизирующих репрезентативных агентов, которые населяют мир моделей DSGE. Существование эффекта гистерезиса делает проведение монетарной политики на основе правила Тейлора сомнительным предприятием, поскольку это правило практически не признает снижение безработицы в качестве самостоятельной цели политики.

Очевидным критерием успешности того или иного теоретического подхода в макроэкономике служит его способность выступать основой для предсказания, понимания и преодоления экономических кризисов. Если применить этот критерий к текущему кризису, то налицо практически полная несостоятельность подхода DSGE в макроэкономике.

Во-первых, в период формирования пузыря почти никто из сторонников DSGE не предвидел надвигающейся опасности. Во-вторых, парадигма DSGE располагала к положительной оценке как раз тех изменений, которые и подготовили почву для кризиса, – например, так смотрели на рост и глобализацию финансового сектора и связанные с этим глобальные диспропорции. Самоуверенные заявления Алана Гринспена были крайним примером, однако они отражали типичную для большинства точку зрения.

В-третьих, даже в 2007–2008 годах, когда кризис уже начался, его тяжесть неизменно недооценивалась. Ситуация усугублялась политическим контекстом: сторонники администрации Буша не желали в предвыборный год признавать наличие рецессии.

В-четвертых, с началом кризиса консенсус, который был налицо в период «великого смягчения», распался, и обнажились старые линии разделения между кейнсианцами и неоклассическими экономистами, которые, как оказалось, не стерлись, а лишь долгое время затушевывались. Там, где раньше царило согласие, теперь с новой силой вспыхнули старые противоречия. Кейнсианцы предпочли старый кейнсианский анализ, основанный на понятии ловушки ликвидности, недавнему теоретическому консенсусу. В предельных случаях отсюда следовал вывод, что монетарная политика выработала свой ресурс и настало время для полномасштабного фискального стимулирования.

В «пресноводном» лагере в ответ на кризис возродились жесткие версии неоклассической экономики и вновь были сформулированы положения классической экономики XIX века. Это произошло вовсе не потому, что представители неоклассической школы смогли предсказать кризис (большинство из них наблюдали за «великим смягчением» без тени беспокойства), и не потому, что они могли предложить хотя бы некое подобие его объяснения. Причина такой реакции была в том, что только догматическая классическая точка зрения предлагала какую-то целостную основу для отрицания широкомасштабных фискальных мер по стимулированию экономики.

Наконец, подход DSGE не предложил почти ничего для решения практических и теоретических проблем, поставленных кризисом. На защиту мер по фискальному стимулированию по большей части встали такие экономисты, как Пол Кругман, Брэдфорд ДеЛонг и Джозеф Стиглиц, специализировавшиеся не на академической макроэкономике, а в таких требующих исторического понимания областях, как экономическая география и экономическое развитие, то есть люди, испытавшие на себе влияние кейнсианских представлений о флуктуациях в прошлом. [74]

В стане «пресноводных» экономистов сильнее всего меры стимулирования критиковали специалисты по теоретическим финансам, такие как Джон Кохрейн и Юджин Фама, наиболее известные своей приверженностью гипотезе эффективного рынка. При этом для формулирования своих позиций каждая из сторон использовала те же доводы, что были в ходу у экономистов уже в 1970 году или даже раньше. Каждая сторона обвиняла своих противников в следовании взглядам, опровергнутым еще в 1930-е годы.