Джон Куиггин - Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас

Эта статья вызвала одобрение у его коллеги по Чикагскому университету, одного из авторов книги «Фрикономика» Стивена Левитта. Маллигэн здесь даже не упоминает о возможности повышения налогов демократами или о том, что план реформирования медицины, этот краеугольный камень предвыборной платформы Обамы, возможно, привяжет медицинские услуги к доходу. Теперь же Маллигэн заявляет, что эти гипотетические реформы и вызвали рост безработицы, а его ожидание – крах!

Если микрообоснованный подход, на который опирается DSGE, не может нас ощутимо продвинуть в понимании макроэкономики, то куда следует двигаться? Как я уже упоминал в предисловии, лучший ответ на этот вопрос содержится в книге Джорджа Акерлофа и Роберта Шиллера «Spiritus Animalis»: «На наш взгляд, экономическая теория должна строиться не на минимальных отклонениях от системы Адама Смита, а отталкиваться от реальных, наблюдаемых нами отклонений». [79]

«Spiritus Animalis» была написана по большей части до глобального финансового кризиса или на самых его ранних этапах, но благодаря кризису ее центральные тезисы сделались как никогда важными. В течение многих лет экономисты действовали как тот пьянчуга из анекдота, который ищет потерянные ключи под фонарным столбом, потому что под ним освещение лучше. Отныне экономистам – и в особенности макроэкономистам – придется искать ключи там, где они потеряны, и изобретать для этого подходящую технику, увеличивающую шансы на успех.

Это не означает, что всю работу предшествовавших 30 лет нужно позабыть и вернуться к старомодному кейнсианству. Но это означает, что нужно вернуться к традиционному кейнсианскому определению общей макроэкономической теории как теории, признающей реальность подъемов и спадов, и согласиться наконец, что затяжные периоды высокой безработицы – это вовсе не легкие и мимолетные отклонения от общего равновесия. Мы должны строить такие модели реальности, где поведение людей отличается от рациональных постулатов макроэкономической теории во многих и существенных отношениях, где рынки зависят не только от цен, предпочтений и прибыли, но и от таких запутанных и плохо понятых феноменов, как доверие и субъективное ощущение справедливости.

Во-первых, эта исследовательская программа требует более реалистичных микрооснований. Акерлоф и Шиллер отмечают, что мы должны выяснить, как люди себя на самом деле ведут и как поведение отдельных людей складывается в функционирование экономики в целом.

Во-вторых, потребуется пересмотреть понятие равновесия. В своей «Общей теории» Кейнс всячески старался показать, что равновесие с очищением рынков, характерное для классических экономистов и моделей DSGE, – это далеко не единственное возможное устойчивое состояние. Экономика может в течение продолжительных периодов находиться в состоянии низкого выпуска и высокой безработицы, которое не отвечает неоклассическому определению равновесия, но соответствует изначальной концепции равновесия, заимствованной из физики, где равновесие – это состояние, из которого система самостоятельно не выходит и в которое она стремится вернуться. Еще более насущная задача – разработать теорию, способную объяснить возникновение кризисов и резких скачков от одного типа равновесия к другому. Было бы прекрасно, если бы такая теория сочетала «старый кейнсианский» анализ экономической несбалансированности с пристальным вниманием к финансовой нестабильности в духе Мински.

Чтобы связать эти два уровня анализа воедино, нужно осознать, что экономика не просто механически агрегирует индивидуальные предпочтения потребителей и в соответствии с ними распределяет ресурсы. Экономика погружена в разветвленную социальную структуру, и между экономической системой и обществом в целом идет постоянное взаимодействие. Вера и доверие – по преимуществу социальные явления, однако они влияют на экономическую систему и подвергаются влиянию с ее стороны.

Наконец, поскольку кейнсианство вновь стало орудием практической макроэкономической политики, нужно еще раз оценить его действительные и мнимые провалы в прошлом и, в частности, феномен стагфляции в 1970-х годах. Если мы хотим, чтобы кейнсианская политика прочно закрепилась в нашем арсенале, она должна не только обеспечить успешный выход из кризиса, но и помочь нам добиться устойчивого безынфляционного роста в дальнейшем.

У людей нет и никогда не будет дара совершенного предвидения, и они в силах неограниченно рационально максимизировать свою полезность, как это предполагается в моделях DSGE. Напротив, экономическое поведение даже таких умудренных наукой людей, как разработчики финансовых инструментов в инвестиционных банках, неизбежно определяется весьма ограниченной картиной мира. Эвристика и скрытые предпосылки неизбежно играют большую роль в поведении. В мире безграничных возможностей это совершенно естественно.

Нельзя сказать, что для экономистов это какая-то тайна за семью печатями и она заслоняет от нас новую макроэкономику. В каком-то смысле у нас даже переизбыток средств, которыми можно было бы ее открыть. Десятилетия работы в области поведенческой экономики, теории принятия решений и других областях показали с достаточной ясностью всем, кто способен видеть, сколь многочисленны отличия действительного экономического поведения от неоклассического идеала. Трудность скорее состоит в том, чтобы выбрать поведенческие основания, наиболее подходящие для задач макроэкономики.

Очевидно, следует начать с отношения к риску и неопределенности. Сам Кейнс написал немало по этому вопросу и крайне скептически относился к тем идеям, которые затем привели к формированию господствующей ныне теории ожидаемой полезности. Эта теория получила формальный вид благодаря классической книге Джона фон Неймана и Оскара Моргенштерна «Теория игр и экономическое поведение», изданной в 1944 году.

Исходным пунктом для теории ожидаемой полезности была мысль, что люди могут и должны рассуждать о неопределенности путем оценки субъективных вероятностей тех или иных явлений, таких как повышение процентных ставок или обвал экспорта.

Иначе это представлялось Кейнсу:

Разрешите объяснить, что под «неопределенным» знанием я не имею в виду просто разграничение между тем, что известно наверняка, и тем, что лишь вероятно. В этом смысле игра в рулетку или выигрыш в лотерею не является примером неопределенности; ожидаемая продолжительность жизни также является лишь в незначительной степени неопределенной. Даже погода является неопределенной лишь в умеренной степени. Я употребляю этот термин в том смысле, в каком неопределенными являются перспектива войны в Европе, или цена на медь и ставка процента через двадцать лет, или устаревание нового изобретения, или положение владельцев частного богатства в социальной системе 1970 года. Не существует научной основы для вычисления какой-либо вероятности этих событий. Мы этого просто не знаем [Keynes, 1937, р. 213–214; Кейнс, 2007, с. 360].