Джон Куиггин - Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас

Удачно выразить суть этого мировоззрения смог Уиллем Баутер:

Большая часть инноваций в теоретической макроэкономике после 1970-х годов (неоклассическая революция рациональных ожиданий, связанная с именами таких людей, как Роберт Лукас, Эдвард Прескотт, Томас Сарджент, Роберт Барро и др., а также неокейнсианская теория в лице Майкла Вудфорда и др.) – это в лучшем случае какие-то внутренние душевные поиски, отвлеченные от внешнего мира. Исследовательская работа, как правило, исходила из своей внутренней логики, из уже накопленного интеллектуального капитала и эстетической ценности головоломок, присущих устоявшимся исследовательским программам, вместо того чтобы черпать свой импульс из мощной страсти к познанию того, как в действительности работает экономика, не говоря уж о том, что с ней происходит во времена большого напряжения и финансовой нестабильности. В итоге кризис застал профессиональных экономистов врасплох [Buiter, 2009].

Более неожиданным оказалось практически аналогичное бессилие неокейнсианства. Модели DSGE с новыми кейнсианскими свойствами были применимы не больше, чем основанные на теории реальных экономических циклов. Что еще хуже, лежавшие в основе этих моделей теоретические идеи, несмотря на всю свою утонченность, оказались совершенно бесполезными для правительств, ответственных за экономическую политику, и для публики в целом.

Переименование в «новых» кейнсианцев было неслучайным. Как и с другими левыми или прогрессистскими силами в 1980-х и 1990-х годах (например, «новые» демократы или «новые» лейбористы), это было способом адаптации к господству идеологии свободного рынка в лице неоклассической экономики и к новому режиму экономической политики, по-видимому, приносившему успехи и не оставлявшему фискальной политике почти никакой роли.

Неокейнсианцы старались теоретически обосновать, что центральный банк должен в среднесрочной перспективе управлять макроэкономикой, изменяя процентные ставки, а также что необходима фискальная политика, которая обеспечивала бы работу встроенных стабилизаторов. Они не соглашались с теми, кто считал, что монетарную политику следует проводить по «постоянным правилам», а бюджеты нужно из года в год балансировать. С точки зрения неокейнсианцев, не было ничего важнее, чем удовлетворить требование монетаристов и представителей неоклассической экономики и предъявить кейнсианские микрооснования.

Но теперь, когда и интеллектуальный базис, и эмпирические свидетельства, подкреплявшие рыночный либерализм начиная с 1970-х годов, рассыпались, следует оставить эту оправдательную позицию. Самый главный вопрос, который придется решать сейчас, посреди кризиса и по выходе из него, – как разработать устойчивую кейнсианскую систему макроэкономического регулирования, столь же эффективную, что и в эпоху Бреттон-Вудса, не допуская при этом эксцессов и диспропорций, похоронивших кейнсианство в 1970-х годах.

Текущий глобальный финансовый и экономический кризис стал экзаменом для неокейнсианской макроэкономики, и она не очень-то с ним справилась. Отсюда не следует, что мы должны вернуться к старым, механическим кейнсианским моделям 1950–1960-х годов. Правильнее было бы сказать, нам требуется еще более новое кейнсианство.

Без чего не может быть ни одного хорошего фильма про зомби, так это без сцены, когда мертвецы, казалось бы, уже безвозвратно отправленные на покой метким выстрелом главного героя, вдруг начинают прорубаться через могилы и разбредаться повсюду. Именно эта сцена возникла в моем воображении, когда я читал статью Кэйси Маллигэна. [77]

Глядя на то, как сторонники теории реальных экономических циклов пытаются вычеркнуть Великую депрессию из макроэкономической истории, представляя ее результатом ошибочной политики государства на рынке труда, становится очевидно, что рано или поздно что-то похожее постараются провернуть и с глобальным финансовым кризисом. Но в случае с Великой депрессией ревизионистам трудно было рассчитывать на успех, пока она еще бередила память живых людей, пока в строю оставался хоть один экономист, не понаслышке знавший о ней.

Я полагал, что и глобальный финансовый кризис должен будет сначала стереться из памяти людей. До тех пор пока о крахе субстандартной ипотеки и хаосе последних месяцев 2008 года еще помнят живые, невозможно будет отрицать, что это на самом деле был кризис, порожденный финансовыми рынками.

Я недооценил стремительность и силу идей-зомби. Уже в сентябре 2009 года Кейси Маллигэн готов был объяснить весь кризис вмешательством государства в функционирование рынка труда. По утверждению Маллигэна, паника на финансовых рынках наступила из-за ожидания мер новой администрации Обамы. Вот что он пишет:

Трудно спорить, что выборы 2008 года означали рост влияния профсоюзов на экономическую политику, в частности в сфере труда. На рассмотрение в конгресс поступил целый ряд законопроектов, повышавших предельные налоговые ставки и вводивших новые отчисления на здравоохранение обратно пропорционально доходу [Mulligan, 2009, p. 3].

Я был ошеломлен. Оказывается, финансовые рынки – это какие-то оракулы. Стоит им только заподозрить туманные признаки повышения налогов конгрессом или законодательной привязки медицинского обеспечения к уровню доходов в отдаленной перспективе (на самом деле закон, принятый в марте 2010 года, не предусматривал такой привязки), как глобальный финансовый мир переворачивается вверх дном. Не стоит забывать, что в середине 2008 года шансы на победу связки Маккейн – Пэйлин рассматривались как очень хорошие. Но рынки, будто бы, не хотели ждать. По Маллигэну выходит, что финансовый кризис, гарантировавший Обаме легкую победу, был самоисполняющимся пророчеством. Из этой сверхсильной версии гипотезы эффективного рынка получается, что рыночные агенты сначала точно предсказали результаты выборов, после чего применили для анализа результатов прогнозируемой политики Обамы неоклассическую модель Маллигэна и (совершенно рационально) устроили панику, тем самым обеспечив исполнение собственного пророчества.

Но у стройного объяснения Маллигэна есть один недостаток. Вот что он говорил о планах по стимулированию экономики в октябре 2008 года, когда кризис уже разразился, а победа Обамы на выборах была практически гарантирована: «Если вы не работаете в финансовом секторе (а 94 % из вас в нем не работает), то расслабьтесь. Текущий уровень безработицы 6,1 % не представляет никакой угрозы, и нужно хорошенько подумать, стоит ли ради его снижения до 5,9 % тратить сумму 700 млрд долл.». [78]