Робин Хобб - Волшебный корабль

Такое сокрушительное доверие мигом заставило его позабыть, что она, собственно, так на его вопрос и не ответила. Он счел своим долгом напомнить ей:

– Я же одной рукой могу тебя раздавить.

– Но ты ведь не станешь, – сказала она. – Ну пожалуйста, подними меня.

Что-то в этой доверчивой просьбе откровенно напугало его.

– А с чего ты взяла, – рявкнул он, – что не стану? Ты же знаешь, что мне случалось убивать людей! Целыми командами! И всему Удачному об этом известно! Да кто ты такая вообще, чтобы меня не бояться?

Вместо ответа она положила мокрую голую ладонь ему на плечо. Ее тепло разбежалось по волокнам его диводрева, и голова у Совершенного закружилась. «А ведь с ней то же самое», – сообразил он чуть погодя. Проникновение было обоюдным. Янтарь воспринимала его с той же остротой, что и он ее! Ощущение человеческой природы захлестнуло его. Он испытал блаженство, чувствуя все то, что чувствовала она. Дождь промочил ее волосы, одежда липла к телу. Ее кожу обдавал холод, но тело согревалось внутренним жаром. Движение воздуха в ее легких было подобно дыханию ветра, некогда раздувавшего его паруса. А ток крови по жилам столь сильно напоминал кипение моря под его килем.

– Да ты не просто дерево! – вырвалось у нее вслух.

В ее голосе был восторг удивительного открытия, а Совершенного внезапно охватил ужас предательства. В миг их слияния она слишком много увидела и поняла. И теперь будила все то, от чего он так старательно отгораживался…

…Он вовсе не имел в виду настолько грубо отталкивать ее прочь – все получилось само собой, и Янтарь вскрикнула в голос, свалившись на камни. Он слышал, как она силится отдышаться. Дождь лил с небес бесконечным потоком.

– Ушиблась? – мрачно осведомился он некоторое время спустя.

Он постепенно успокаивался и сам чувствовал это.

– Нет, не ушиблась, – ответила она тихо. И прежде чем он успел извиниться, сказала: – Прости меня. Я-то думала, что ты… деревянный. У меня, ты понимаешь, дар чувствовать дерево. Я только прикасаюсь к нему – и могу сразу сказать, как в нем изгибается волокно, где оно тоньше, где толще. Вот я и решила, что, прикоснувшись к твоему лицу, сумею угадать, какими были твои глаза. Касаясь тебя, я думала, что обнаружу просто дерево, а ты… Мне не следовало… Прости меня. Пожалуйста, прости.

– Да ладно, – отозвался он вполне серьезно. – Я тоже не со зла так тебя отшвырнул. Я совсем не хотел сбивать тебя с ног…

– Я сама виновата. Ты правильно сделал, что меня оттолкнул. Я…

И она опять замолчала, и единственным звуком в целом мире остался шум дождевых капель. К нему примешивался только плеск волн. Этот плеск постепенно делался ближе: начался прилив, вода поднималась. Женщина вдруг снова подала голос.

– Давай поговорим, – предложила она.

– Как хочешь, – отозвался он неловко.

Эта женщина… он совершенно не понимал ее. Она доверилась ему без страха, впервые увидев. А теперь между ними, кажется, намечалось нечто вроде дружбы. Совершенный к подобному не привык, и подавно – чтобы все происходило так быстро. Ему сделалось страшновато. Но гораздо страшнее была мысль о том, что вот сейчас она уйдет прочь и никогда не вернется. Он попытался найти в себе самом какие-то крохи доверчивости. Но что он мог ей предложить?

– Ты, может, внутрь заберешься, чем под дождем-то торчать, – пригласил он ее. – Я, конечно, только что не на боку здесь валяюсь. И там, внутри, нисколько не теплей, чем снаружи… Но хоть дождь за шиворот не течет.

– Спасибо, – отозвалась она. – Обязательно заберусь, и притом с большим удовольствием!

[64]

На побережье Внешнего прохода совсем немного гаваней, достойных так называться, а уж безопасных среди них – и того меньше. Одна из немногих называется Закоулок. Туда совсем не просто войти, особенно во время отлива, но коли справишься, то попадешь в совсем неплохое местечко, где корабль и команда вполне могут отдохнуть денек-другой в благолепии и тиши.

В большинстве портов Внешнего прохода беспощадно метут жестокие зимние шторма, которые налетают с Дикого моря и порою неделями громыхают о берега страшнейшим накатом. Поэтому разумный капитан, держащий в эту пору курс на юг, на всякий случай старается брать мористее [65]и далеко обходит внешние банки побережья. Иначе корабль может выбросить на берег и в щепки расколошматить о скалы.

Вот и Зихель, капитан «Жнеца», нипочем бы не рискнул идти на стоянку в Закоулок – если бы не случилось так, что запасы питьевой воды на борту оказались подпорчены и даже луженые матросские желудки больше не могли ее принимать.

Не было бы счастья, да несчастье помогло! И команде достался вечер благословенной свободы на берегу. Там ждали их доступные женщины. И пища, не пересоленная коком. И вода, в которой не плавала зеленая слизь…

Трюмы «Жнеца» были заполнены до отказа. Бочки заготовленного мяса громоздились одна на другую, кипами лежали увязанные шкуры, во всех углах стояли кадушки с перетопленным или засоленным жиром. Богатая добыча, доставшаяся нелегким трудом! Команде было чем по праву гордиться! Ко всему прочему – они управились быстро: корабль покинул Свечной, свой родной порт на юге, всего пятнадцать месяцев назад. И понятно, назад корабль шел гораздо быстрее, чем в начале плавания – на север. Наемные матросы рассчитывали на честно заработанную прибавку к жалованью. Охотники и свежевщики вели свои отдельные счета, в которые никто не вникал. А бывшие заключенные из долговых ям знали: теперь только бы дожить до конца плавания – и на берег они сойдут свободными людьми.

Эттель, корабельный юнга, поистине отличился, заработав себе помимо жалованья еще и пай, полагавшийся свежевщику. Это привлекло к нему повышенное внимание любителей игры в кости (а таких в команде было немало). Застенчивый парнишка, однако, упрямо отказывался играть на свой будущий заработок. Ко всеобщему изумлению, он также наотрез отказался перейти к охотникам и свежевщикам насовсем, предпочтя остаться обычным матросом. И сколько бы к нему ни приставали с расспросами – дескать, почему так, – юнга лишь усмехался и пояснял:

– Да ну их! Моряк, он и есть моряк, он в любую сторону на корабле может пойти. А эти только и делают, что каждый год на север таскаются. Я там разочек побывал – и хватит с меня!

Поистине трудно было придумать лучший ответ. Охотники, отвергнутые юнгой, остались любоваться собственной крутостью, а моряки одобрительно кивали и думали про себя, какой разумный выбор сделал парнишка. Брэшен же задавался вопросом – сознательно Альтия вычислила такой ответ, чтобы все от нее отвязались и никто не обиделся, или он «придумался» сам благодаря счастливой случайности?