Робин Хобб - Волшебный корабль

Она не хотела ни о чем думать. Только не сейчас, нет. Сейчас она хотела лишь получить все то, до чего дорвалась. Ее ладони скользили по твердым мышцам его рук и груди. Посредине груди пальцы натыкались на густую поросль волос. Всюду вокруг осязалось нечто вроде щетины: грубая ткань одежды стерла волосы почти под корень. Он целовал ее, целовал без конца. Его губы пахли циндином. А когда он ласкал ими ее грудь, она чувствовала, как острое зелье обжигало соски. Их тела отдалялись одно от другого и снова сближались… А еще через мгновение Альтия ладонью зажала собственный рот: их обоюдная страсть в который раз воспарила над бездной…

И был нескончаемый миг пустоты. А потом она очнулась, и возникла из ниоткуда залитая по́том койка, и тяжесть его тела, и ощущение волос, придавленных его ладонью. Она почувствовала, что у нее ноги замерзли. А поясницу свело судорогой.

– Пусти, – выговорила она. Он не сразу отозвался, и она требовательно повторила: – Задушишь! Пусти!

Он кое-как передвинулся, и она смогла сесть. Он подогнул ноги, чтобы ей было удобнее. Он без улыбки смотрел на нее снизу вверх. Потом поднял руку и пальцем обвел одну ее грудь. Она содрогнулась. Он подтянул их единственное одеяло и накинул ей на плечи. Нежность, с которой он это проделал, привела ее в ужас.

– Альтия… – начал он.

– Молчи, – взмолилась она. – Только не говори ничего!

Ей казалось, начни он говорить о том, что сейчас между ними произошло, – и случившееся окончательно станет реальностью. Частью ее жизни, которую потом придется учитывать. Теперь, когда утолена была страсть, к ней начала возвращаться осторожность. Она вдруг сказала ему:

– Больше ничего такого быть не должно.

– Я знаю… знаю… – отозвался он. Но не оторвал глаз от своей руки, путешествовавшей по ее телу от горла до живота. Вот он коснулся перстенька-амулета, который она носила в пупке. – Какое необычное украшение…

Кольцо было увенчано крохотным изображением черепа. В колеблющемся свете фонаря казалось, будто череп подмигивал.

– Подарок… от дорогой сестрички, – проговорила Альтия с горечью.

– Я… – Он помедлил. Устыдился. Но все же докончил: – Я думал, только шлюхи носят такие…

– Мнение моей сестрички, – сказала Альтия, и ее лицо окаменело.

Старая обида всколыхнулась и ожгла ее с новой силой.

Неожиданно для себя самой она опять устроилась на тесной койке рядом с Брэшеном. Он лег на бок и притянул ее к себе спиной. Ей сразу стало тепло, а он обнял ее и стал потихоньку щекотать ее грудь. Она знала, что в любой момент может оттолкнуть его руку. Незачем им снова… заходить далеко. И вообще, самое мудрое, что она могла сейчас сделать, – это быстренько встать, одеться да убраться подобру-поздорову обратно к себе в форпик… Ох, вылезать на холод из-под теплого одеяла, натягивать зябкую сырую одежду… Альтия вздрогнула и теснее прижалась к нему. Он обнял ее уже обеими руками, и она вновь почувствовала себя в безопасности.

– Так зачем она дала тебе амулет? Да еще из диводрева?

Умом он понимал, что не надо ему этого знать. Но не мог удержать любопытства.

– Чтобы я не забеременела и не навлекла позор на семью. Или не подхватила дурную болезнь, которая проявится на лице, – и тогда-то весь Удачный узнает, какая я жуткая шалава.

Она намеренно выбрала самое грубое слово и произнесла его так, словно сама себе в лицо плюнула.

Брэшен на мгновение замер, даже дышать перестал. Потом принялся гладить ее ладонью, словно пытаясь утешить. Наконец она вздохнула и вновь прижалась к нему.

– Я сама была во всем виновата, – услыхала она собственный голос. – Выболтала ей сдуру. Но мне было всего четырнадцать лет… И так хотелось с кем-нибудь поделиться. А отцу я рассказать не могла, потому что он выгнал Дейвона.

– Дейвон… – Брэшен примерился к имени, словно собирался задать вопрос. Но ничего не добавил.

Альтия вздохнула.

– Ты тогда еще с нами не плавал… Да, его звали Дейвон. Он был матрос. Очень красивый. И такой шутник. Всегда подтрунивал и шутил, даже если случалось несчастье. И он был очень смелый. Никогда ничего не боялся.

Она примолкла. И некоторое время думала только о руке Брэша, что так нежно двигалась вдоль ее позвоночника, разминая ее мышцы такими движениями, словно расплетала веревку.

– В том, что касалось бесстрашия, они с моим отцом здорово расходились во мнениях. Папа мне как-то даже сказал: «Будь у него хоть капля здравого смысла, был бы он лучшим матросом на корабле. И даже неплохим старшим помощником – если бы не пер напролом». Но Дейвон был совсем чужд осторожности. Вечно жаловался, что парусов маловато поставлено. А когда работали наверху – никто за ним угнаться не мог. И я знала, что имел в виду мой отец. Люди из гордости старались все делать так же быстро, как Дейвон, и работа вправду двигалась скорее… но в итоге оказывалась сделанной не так тщательно, как следовало. Происходили ошибки, а иногда и несчастные случаи с матросами. По счастью, не очень серьезные… Но ты же помнишь, как на это дело смотрел мой отец. Он все напоминал нам, что «Проказница» не простой корабль, а живой. И ей вредит, если на борту кто-то получает увечье, тем более – умирает. Слишком сильные высвобождаются чувства…

– Думаю, он был прав, – тихо сказал Брэшен.

И поцеловал ее в шею.

– Я тоже понимала это, – с легким раздражением отозвалась Альтия. И вдруг вздохнула. – Но что ты хочешь? Мне было четырнадцать! А Дейвон – храбрец и редкий красавец. У него были серые глаза… Сидит, бывало, после вахты на палубе, выстругивает для меня что-нибудь из деревяшки и знай рассказывает о своих странствиях. Где только он не бывал, чего только не видел! То есть он ни мне, ни другим матросам ничего напрямую не говорил, но и так ясно было: он все время полагал, что папа очень уж осторожничал. Все время у него в уголках губ была этакая усмешечка… Папу она, помню, временами бесила, но я… я любовалась, дуреха. «Ах, какой смелый! – думала я. – Презирает опасность… смеется над ней…» – Она снова вздохнула. – Я была очарована. Я была влюблена…

– И он… воспользовался? Не посмотрел, что тебе всего четырнадцать? – В голосе Брэшена сквозило величайшее осуждение. – На корабле, капитаном которого был твой отец! Это уже не дерзость и не смелость, это глупость кошмарная!

– Нет. Все было не так, – проговорила Альтия неохотно. Зря она, конечно, ему все это рассказывала. Но и остановиться уже не могла. – Он, по-моему, понимал, как я увлечена им. Иногда он со мной как бы даже заигрывал, но только в шутку. И я отлично понимала, что он не всерьез… Но сама только влюблялась все больше. – И она покачала головой, словно удивляясь собственной глупости. – И вот однажды вечером… Мы стояли в городе Лиссе. Тихий такой, помнится, вечер был… Отец ушел по делам в город, а большую часть команды отпустил развлекаться. Я стояла на вахте. С утра успела побывать в городе. Купила себе пару сережек, духи, шелковую рубашку и длинную юбку, тоже шелковую. И все это напялила. Чтобы он сразу увидел, когда вернется из похода по кабакам. И вот, вижу, возвращается он на корабль. Раньше положенного. И один. Ну, как тут у меня сердце забилось! Вот, думаю, наконец мой час и настал. А он, как всегда, взлетел на борт одним прыжком, точно кот… – Альтия фыркнула и невесело засмеялась. – Стали мы с ним разговаривать… уже и не помню о чем. Слово за слово… С каким упоением я ему объяснялась в любви! Прямо в открытую, потому что подслушать нас все равно было некому. А он стоял передо мной и так улыбался – словно поверить не мог, какое великое счастье ему в руки приплыло. Взял меня за руку и повел… Уложил на крышку люка, поднял юбку… да там меня и взял. На крышке люка, точно мальчишку…