Робин Хобб - Волшебный корабль

– Я, Брэшен! Впусти меня!

– А кто в помывочной свинарник оставил? Даже не выскреб лохань! И полотенца в кучу свалил!

Брэшен смотрел на него снизу вверх.

– Открой! – повторил он. – Тут дождь хлещет!

– Неопрятный ты тип! – заорал сверху хозяин.

– Но я же тебе за комнату заплатил!

Вместо ответа сверху вылетела его морская киса. И смачно шлепнулась в лужу, обдав Брэшена густыми брызгами грязи.

– Эй! – крикнул он возмущенно.

Однако окошко уже затворилось.

Некоторое время Брэшен стучал и молотил ногами в запертую дверь. Потом выкрикивал ругательства, обращая их в сторону скрытого ставнями окошка. Он как раз начал швырять в окно комья уличной грязи, когда из-за угла вывернулись городские стражники и, рассмеявшись, предложили ему попытать счастья в другом месте. Им явно уже доводилось видеть подобное, причем не единожды.

Делать нечего – Брэшен взвалил кису на плечо и пошагал по ночному городу, отыскивая для ночлега таверну.

Свет зимней луны холоден и пронзительно ярок. Скалы на берегу отбрасывают непроглядные тени, похожие на бесформенные чернильные кляксы, и половина твоего корпуса залита расплавленным серебром, а другая тонет в сплошной черноте. Но вот я разжигаю костер, и возникает иная игра света и тени. В отличие от лунных, эти тени живые. Они пляшут и мечутся. На тебя падает двойной свет: луна превращает тебя в каменное изваяние, костер же смягчает контрасты и придает жизнь.

Голос Янтарь завораживал. На расстоянии ощущалось тепло огня – некоторое время назад женщина положила немало трудов, отыскивая на берегу плавник посуше. Тепло, холод – все это были понятия, воспринятые им от людей. Он знал: одно приятно, другое – нет. Но и то, что тепло было лучше холода, он выучил и запомнил, а не постиг сам. Ибо дереву нет в том никакой разницы. Правда, в холодную ночь вроде нынешней тепло и впрямь казалось по-настоящему приятным.

Янтарь сидела – как она сказала ему, поджав ноги – на сложенном одеяле, брошенном на сырой песок. Сидела, прислонившись к его обшивке спиной. Ее распущенные волосы были тоньше и шелковистей самых нежных морских водорослей. Они цеплялись за волокна его диводрева и не сразу высвобождались, когда она двигалась.

– Благодаря тебе я почти вспомнил, что значит видеть. И не просто разные формы, цвета… Было время, когда я находил удовольствие в том, чтобы видеть.

Она не ответила. Просто подняла руку и приложила к доскам ладонь. Она любила так делать. Для него ощущение было таким, будто они встречались взглядами. Можно, оказывается, обмениваться многозначительными взглядами, даже и не имея глаз… Он улыбнулся.

– Я тебе кое-что принесла, – уютно помолчав, сказала она.

– Мне? – изумился он вслух. – В самом деле? – И постарался не выдать охватившего его возбуждения. – Не припомню, чтобы до сих пор мне хоть раз что-нибудь приносили.

Она даже выпрямилась:

– Как так? Никогда? Никто не делал тебе подарков?

Он пожал плечами:

– А где мне хранить что бы то ни было?

– Ну… Как раз об этом я позаботилась. Это нечто такое, что ты смог бы носить. Сейчас покажу, каким образом. Дай руку. Знаешь, я очень этим горжусь, так что и показывать буду кусочек за кусочком. Я над ними долго трудилась. Пришлось увеличивать размер, чтобы соответствовали твоему росту. Вот, держи. Можешь мне сказать, что это такое?

Какими крохотными по сравнению с его лапищей были ее ручки… Янтарь заставила его разогнуть пальцы и положила что-то на раскрытую ладонь. Кусочек дерева. В нем имелось отверстие. С пропущенным сквозь него толстым плетеным шнуром. Кусочку была придана определенная форма, он был выглажен и отшлифован. Совершенный осторожно повертел его в пальцах. Нечто изогнутое, и с одной стороны торчал остренький носик, а с другой – плоская треугольная лопасть.

– Дельфин! – угадал Совершенный. Его пальцы вновь и вновь поглаживали выпуклость спины, изгибы плавников. Он вслух рассмеялся: – Вот это да!

– Тут еще есть, – с явным удовольствием отозвалась женщина. – Проследи пальцами шнур, и нащупаешь.

– Значит… не только дельфинчик?

– Конечно. Это ожерелье. Можешь сказать, что изображает следующая бусина?

– Хочу надеть! – заявил Совершенный.

У него тряслись руки. Ожерелье! Подарок! Ему принесли подарок. Ему! Он взял шнур, осторожно расправил и надел через голову. Шнур застрял было в месиве щепок, торчавших на месте его глаз, но Совершенный его высвободил и устроил ожерелье на груди. Пальцы жадно ощупывали бусины… Целых пять! Пять!!! Он принялся ощупывать их уже медленнее, одну за другой.

– Дельфин… Чайка… Морская звезда… А это… ну конечно! Краб. Рыбешка… Палтус. Даже чешуя есть! И оба глаза на одной стороне. А у краба глаза на ножках… А морская звезда колючая, и на брюшке присоски… Ох, Янтарь, чудо какое! Оно, наверное, красивое, твое ожерелье? Оно на мне хорошо смотрится?

– А ты, Совершенный, щеголь, оказывается. Вот уж никогда бы не подумала! – Он еще не слыхал в ее голосе подобного удовольствия. – Да, оно очень хорошо смотрится на тебе. Как будто тут ему и положено быть. А я-то беспокоилась… Понимаешь, самого тебя изваял такой замечательный мастер, что я волновалась: как бы мое изделие не показалось детски неумелым на фоне подобного совершенства. И тем не менее… Знаешь, нехорошо как-то хвалить собственную работу, но ничего не поделаешь, придется. Бусины сделаны из разных сортов дерева. Ты чувствуешь это? Морская звезда – из дуба, а краба я увидела в узловатой ветке сосны. Дельфин был изгибом корня ветлы. Просто потрогай его, проследи пальцами волокна. У каждого дерева они свои, как и цвет. Я не люблю красить дерево, пусть будет такое, как есть. И это ожерелье правда хорошо на тебе сидит. Живое дерево – на обветренной коже…

Она говорила азартно, торопливо и так, словно делилась с ним сокровенным. Так, как будто в целом мире никто, кроме него, не мог по-настоящему понять такие тонкости ее ремесла.

И никакая, даже самая изысканная лесть не сказала бы ему больше, чем мимолетное прикосновение ее ладони к его груди.

Потом она спросила:

– Можно тебе задать один вопрос?

– Конечно.

Его пальцы медленно, с наслаждением путешествовали от бусины к бусине, находя все новые подробности.

– Понимаешь, я слышала, что носовые изваяния живых кораблей раскрашивают. Но потом, когда корабль оживает, изваяние приобретает свои собственные краски. Вот как ты, например. Но… каким образом? И почему именно такие, а не другие? И почему это происходит только с носовой фигурой, а не со всеми частями корабля, которые из диводрева?

– Не знаю, – ответил он.

Ему сразу стало не по себе. Ему не нравилось, когда она задавала подобные вопросы. Слишком беспощадно обнажали они всю бездну различия между ним и Янтарь. А она ко всему прочему еще имела обыкновение их задавать, как раз когда он начинал забывать об этих различиях, отвлекался от них.