Робин Хобб - Волшебный корабль

Альтия очень долго молчала.

– О чем ты думаешь? – наконец спросила Офелия.

– О том, что я впустую потратила почти целый год, странствуя вдали от своего корабля. Да, я очень многому научилась, и я действительно полагаю, что здорово поднаторела как матрос. Но чудо первых месяцев ее жизни уже прошло мимо меня, и этого не наверстаешь ничем. Ты права, Офелия. Я злобное, бессердечное существо. А может, просто глупое и трусливое… Как я могла бросить бедняжку одну Кайлу на растерзание – сама в толк не возьму.

– Все мы совершаем ошибки, солнышко, – ласково заметила Офелия. – Можно только молиться, чтобы все они были так же исправимы, как твоя. Ибо, конечно же, мы всенепременно вернем тебе твой кораблик. Всенепременно вернем!

– Не знаю даже, как благодарить тебя…

Чувство было примерно такое, когда заново обретаешь способность дышать полной грудью. Или сбрасываешь с плеч груз, нескончаемо долго гнувший к земле. Альтии никогда и в голову не приходило, что живые корабли могут питать друг к дружке подобные чувства. Она-то знала лишь свою личную связь с Проказницей – и не более того. Она ни разу не задумывалась, что у ее корабля может завязаться дружба с кем-то из ее племени. Что у них с Проказницей могут оказаться союзники, много союзников… что они не должны стоять вдвоем против целого мира!

Офелия гортанно хохотнула, вновь превращаясь в разудалую распустеху.

– Между прочим, – сказала она, – с тебя еще вопросик!

Альтия тряхнула головой и улыбнулась:

– Ты мне уже не три, а тридцать три вопросика задала.

– А вот и не надо! – от души расхохоталась Офелия. – Я только припоминаю, как спросила тебя насчет имени. А остальное ты мне, золотце мое, выложила сама! В порядке рыданий в жилетку!

– Ну… наверное, так и было… Хотя нет, погоди! Точно помню: ты меня спросила, почему я не пришла за помощью к другим живым кораблям!

– Это был не настоящий вопрос. Это я так, для поддержания разговора… Но даже если тут я тебе уступлю, вопросов все равно получается два. Один по-прежнему с тебя!

Альтия решила проявить щедрость и душевную широту.

– Валяй, спрашивай! – сказала она.

Офелия заулыбалась, и глаза у нее заблестели самым проказливым образом. Она даже прикусила ослепительными зубами кончик языка… А потом выпалила:

– Ну так кто же он, тот темноглазый парень, который навевает тебе такие роскошные сны?!!

Давай попробуем вот так… – Уинтроу сдвинул кандалы по тощим лодыжкам девушки как можно дальше наверх. Взял полоску тряпки и осторожно обмотал стертые в кровь ноги. Потом сдвинул железные обручи назад, на повязки. – Ну как? Лучше?

Она не ответила. И как только он убрал ладонь, принялась что было силы вертеть ногами в державших ее кандалах.

– Нет-нет, не надо! – негромко взмолился Уинтроу.

Он прикоснулся к ее лодыжке, и девушка немедленно замерла. Но так ничего и не сказала. И не посмотрела на него. Она все время молчала и никуда не смотрела. Еще день-другой – и она навсегда себя изувечит. А у него не было ни трав, ни целебных масел, не говоря уже о настоящих лекарствах и перевязочном материале… Все, что он мог предложить страждущим, – это морскую воду и не слишком чистые тряпки. Между тем эта девушка постепенно, но верно перетирала себе сухожилия. Сучила и сучила ногами – и, кажется, не собиралась прекращать.

– Оставь ее, – мрачно посоветовал голос из темноты. – Она все равно спятила. Не соображает, что делает. Да и помрет наверняка раньше, чем мы в Калсиду придем. Все твои промывания и повязки только оттягивают неизбежное. Дай ей уйти, она же всяко по-другому отсюда не выберется!

Уинтроу поднял свечу над головой и вгляделся в потемки. Он затруднился определить, кто именно заговорил с ним. В этой части трюма даже ему, малорослому, было толком не выпрямиться. Потому и рабы, прикованные здесь, были больше других ограничены в движении. Только бег корабля, размашисто резавшего высокую волну, раскачивал людей туда-сюда, так что живая плоть терлась о дерево. Они прикрывали глаза от пламени его маленькой свечки: она слепила их, как полуденное солнце. Уинтроу прошел дальше вдоль ряда, стараясь перешагивать через зловонные потеки. Большинство невольников молчали и никак не реагировали на его появление: вся их сила уходила на то, чтобы как-то выносить свое бедственное положение. Потом Уинтроу заметил мужчину, который полусидел, насколько позволяли цепи, и болезненно моргал против света, стараясь посмотреть Уинтроу в глаза.

– Могу я как-то помочь тебе? – спросил мальчик негромко.

– Может, у тебя ключик найдется от этих цепочек? – язвительно поинтересовался один из лежавших ближе к Уинтроу.

Другой спросил:

– А ты почему свободно расхаживаешь?

– Так распорядились, чтобы я мог поддерживать в вас жизнь, – уклончиво ответил Уинтроу. Он боялся – узнай они, что он сын капитана, не попытались бы убить! – У меня тут ведерко морской воды и тряпки, – продолжал он. – Если кто хочет обтереться, пожалуйста…

– Дай тряпку, – грубо потребовал тот, что заговорил первым.

Уинтроу смочил ее водой и протянул ему, думая, что тот вытрет лицо или руки: многие рабы находили некоторое утешение, исполняя ритуал умывания. Но вместо этого мужчина протянул руку так далеко, как только смог, и прижал тряпку к нагому плечу человека, неподвижно лежавшего рядом.

– Вот, крысиный ты корм, – проговорил он почти с нежностью. И как умел промокнул воспаленную опухоль на плече соседа. Тот не пошевелился и ничего не сказал. – Этого малого здорово кусанули прошлой, не то позапрошлой ночью, – пояснил тот, что взял тряпку. – Я поймал крысюка, и мы схарчили его пополам… Вот только ему что-то поплохело с тех пор. – И он ненадолго перехватил взгляд Уинтроу. – Как, не сможешь устроить, чтобы его отсюда вынесли? – спросил он уже более мягким тоном. – Коли уж судьба ему в цепях помереть, пусть по крайности отойдет на воздухе, на свету…

– Сейчас ночь, – услышал Уинтроу свой собственный голос.

Ох, Са, до чего ж глупо прозвучало!..

– Правда? – удивился мужчина. – Но все равно… Хотя бы свежий воздух… прохладный…

– Я узнаю, – ответил Уинтроу.

Хотя на самом деле отнюдь не был уверен, что пойдет у кого-нибудь спрашивать. Команда более не имела к Уинтроу никакого отношения. Он был сам по себе. Ел и спал отдельно от всех. Кое-кто из матросов, с кем он успел в начале плавания более-менее сойтись, иногда посматривал в его сторону, и тогда на лицах у них возникала смесь жалости и отвращения – дескать, надо же было докатиться до подобного состояния! А новые матросы, нанятые в Джамелии, обходились с ним словно с самым обыкновенным рабом. Если он к ним приближался, они сразу начинали жаловаться на вонь – и пинками либо зуботычинами гнали его прочь. Нет уж! Чем меньше внимания обращала на него команда, тем спокойней ему жилось. В последнее время он стал думать о палубе, мачтах и снастях как о «внешнем мире». Его, Уинтроу, новый мир находился здесь, в трюмах. Это был мир ощутимо густого смрада, заросших грязью цепей и человеческих тел, опутанных ими, как паутиной. Когда Уинтроу выбирался на палубу, чтобы сменить воду в ведерке, это было целое путешествие в другую вселенную. Там люди двигались, куда кто хотел, они разговаривали, кричали и порою даже смеялись, и ветер, солнце и дождь вволю целовали их лица и обнаженные руки. Уинтроу никогда раньше не подозревал, какое это чудо!