Кэтрин Валенте - Города монет и пряностей

Девочка криво усмехнулась:

– Ты должен быть в постели. У нас опять будут неприятности из-за тебя.

– Сегодня организовали банкет для новой семьи моей сестры: матери её жениха, отца и тридцати семи братьев и сестёр. Только представь себе! Я даже не пытался сосчитать кузенов и кузин. – Мальчик издал короткий резкий смешок, словно дёрнул тетиву лука. – Они забили жирафа! Я ни одного ещё не видел, но через задние ворота внесли пятнистого зверя, чтобы на пиру всем хватило шеи. Думаешь, шея вкусная? Я постараюсь принести тебе кусочек, если хочешь. Честное слово, никто не заметит, если я опять сбегу… Они уже привыкли, а она вряд ли посмеет устроить истерику перед новой роднёй. Все будут танцевать и пировать, пока не устанут ноги или языки – одно из двух.

Девочка снова начала ходить из стороны в сторону, вытирая о юбку руки, хранившие тепло павлина.

– Ты не хочешь рассказать мне историю днём? – робко спросил мальчик. – Странно даже спрашивать об этом и говорить на рассвете, а не на закате, верно?

– Кто-нибудь смеет не делать то, что ты велишь? – лукаво спросила девочка.

Он покраснел и пробормотал, не глядя ей в глаза:

– Ты знаешь мой призывный клич. Я твоего не знаю.

Сквозь облака, как сквозь марлю, просочился зыбкий солнечный свет, не особо отличавшийся от лунного, окунул деревья во влажное свечение и отразился от длинного прямого носа девочки. Её руки сделались холодными – по утрам тропинки в Саду были сырыми и знобкими. Она потянула мальчика в сторону от новорождённых теней, отбрасываемых каштановой часовней, в колючие заросли ежевики, с которых опали цветы. Это место напоминало место их первой встречи, с той разницей, что здесь ветви были голыми и коричневыми и с шипов над головами капала роса. Мальчик привычно уселся и потянулся к её рукам, чтобы согреть их, как сделал бы с кем-то из своих младших братьев или сестёр. Она позволила ему растирать себе пальцы, пока они не сделались красными, горячими и не началось покалывание, а потом продолжила свой рассказ:

– «Мне казалось очевидным, что нельзя вырастить розу, которая не будет знать в глубине ствола и корней, что такое увядание и смерть, – сказал паромщик. – Но я решил, что можно заставить её вечно цвести…»

Есть горы, которых не увидят бедные существа, прикованные к земле. Облака свешиваются с них точно молитвенные знамёна, укрывают их и прячут. Мы бы тоже ничего не видели, если бы небеса не являлись для нас дорогой, и мы не замечали, что дорога частенько идёт мимо того, что легко назвать вершиной, пиком, горой. В эти тайные края я и полетел, раскинув на лунном ветру крылья так широко, как только мог. Их кончики замёрзли, а тени на снегу были беспокойными и бледными. С моей груди свешивался длинный кожаный ремень с привязанным к нему мешком, полным того, что на крыше мира считалось деньгами. Я был так близко к небу, что чувствовал его пот. И если бы Луна, наша бедная мать, осаждаемая ветрами, не отдыхала в своём угольно-чёрном ядре, я бы смог – смог бы? – коснуться её, пока она вращалась.

В конце концов я добрался до вершины, за которой заканчивалась дорога. Это не значит, что не существует утёсов повыше, но то была вершина для Сянь, как скалы, оставшиеся далеко внизу, были вершинами для людей. Возможно, другие существа смеются над моими вершинами, называют их долинами и отдыхают там перед подъёмом. Я не знаю: мне не суждено это узнать. Я взлетел так высоко, как смог, и мои крылья горели от усталости. Я шел по сугробам, окруженным острыми камнями и уступами, похожими на шипы короны. Горные пики могут принимать самые разные формы. Передо мной раскинулся круг земли, обрамлённый гранитными зубцами и прорезанный множеством замёрзших рек и прудов, в которых плескалась вода, когда это плоскогорье было ниже, – в те древние времена, когда седая древность ещё не успела поседеть.

По берегам старых застывших рек стояли маленькие домики из стекла или льда или того и другого сразу. Я предположил, что когда-то они были сделаны из стекла, но разбились на суровых ветрах и вновь замёрзли так быстро, что этого никто не заметил. Возможно, это случалось так часто, что теперь от них остались лишь осколки, которые удерживал от распада изумлённый лёд, чья хватка крепка. К домам я и направился, переставляя ноги в снегоступах из лозы и собственных перьев. Достигнув центра города, я уселся на снег и стал ждать; мои крылья подёргивались, рисуя на белых сугробах быстрые, весёлые узоры. Я был готов ждать долго, но не прошло и недели, как разбитая дверь одного из домов приоткрылась, и из него, волоча ноги, вышло маленькое зелёное существо.

Я пришел в Королевство капп  [17]; одно из этих скрытных и упрямых созданий стояло передо мной, смущённо переминаясь с ноги на ногу. Оно напоминало черепаху, стоящую на задних лапах, и, даже выпрямившись в полный рост, было лишь самую малость выше моих колен. Его панцирь был зелёным, как девичьи глаза, сухие гибкие лапы словно поросли мхом. Кисти и ступни, имевшие несущественные различия, были большими и перепончатыми, как у утки, но запястья и щиколотки оказались толстыми, мускулистыми. Во рту, напоминавшем клюв, виднелось несколько желтых зубов. Коричневые волосы были выстрижены наподобие монашеской тонзуры. Они падали прямыми обледенелыми прядями на лоб, а на макушке виднелась лысина без кожи – в черепе была глубокая яма, заполненная неподвижной синей водой, которая из-за снега и ветра полностью замёрзла и теперь поблёскивала серебром, пребывая в безопасности в костях своей обладательницы.

– Я Ёй-рождённая-вечером, – сказала она скрипучим голосом, похожим на звук прикосновения ступни ко дну озера.

– А я Идиллия, рождённый, по всей видимости, ночью. Я пришел, чтобы просить у тебя сокровище, и кое-что принёс на обмен.

Я раскрыл свой тяжёлый старый мешок и вытащил горсть зелёных плодов, длинных и блестящих. Ёй обнюхала их, и её чёрные глаза широко распахнулись.

– Огурцы, – прошептала она.

– Ты очень мудра, Ёй-рождённая-вечером. Я отобрал для тебя огурцы по всему миру – для салатов и засолки; жёлтые, зелёные и белые, как ночная сорочка призрака, – для сандвичей, и ещё жесткие, грубые сорта, которые можно кипятить и готовить рагу. Корнишоны размером с твой большой палец и редкие гибриды, мелкие, как бобы. Есть даже южная разновидность, у которой цветки красные, будто сердце, а мякоть розово-оранжевая.

У каппы увлажнился рот, хотя слюна тотчас замёрзла в уголках губ.