Кэтрин Валенте - Города монет и пряностей

Это был дом Ксиде, которая даже восьмилапой паучихе казалась удивительной и гротескной. Рук у неё было столько же, сколько у меня лап, и все неустанно двигались: на каждом из сорока пальцев виднелось кольцо из окаменевшего дерева или простого серого камня, и для каждого пальца нашлась игла, напёрсток или шнур, веретено или педаль, отрез ткани или кружевная лента, турнюр или корсет из китового уса, кисточка или запонка. Ксиде была точно колесо или вихрь, я её испугалась. На скамьях стояли кедровые ящички, в каждом сидел шелкопряд, деловито выплетающий нить. Волокна тянулись над спинками до самого алтаря, через медные миски, до краёв наполненные красками всевозможных оттенков, и к ней. Время от времени шелкопряды поглядывали на свою хозяйку с тем немым обожанием, на какое способны слепые черви, и, убедившись, что богиня их не покинула, выделяли ещё немного драгоценной влажной нити.

Я миновала ароматные ящички, невидимые и незаметные, и приблизилась к Ксиде, чьё лицо сияло в вихре рук, а белые, как паутина, волосы были туго стянуты на затылке. Я смотрела, как она ткёт, и мои лапы подёргивались в такт её движениям; хотели сами коснуться ткани, сотворить такое же чудо из хлопка и шёлка. Я была в восторге, не могла отвести глаз.

На помосте в тот момент стояла женщина с очень длинным и очень аристократическим носом. Ксиде на моих глазах ткала вокруг неё красное платье, отбирая шёлк из рядов с кедровыми ящичками и превращая его в ткань быстрее, чем я могла уследить. Под растущим платьем женщина была нагая; приподняв руки, она придерживала длинные чёрные бусы, чтобы те не оказались вплетёнными в шелестящую юбку.

Где я только не спрашивала о том, как научиться хорошо ткать! В ответ произносили имя Ксиде – шёпотом, вполголоса, почтительно. Я её окликнула. Продолжая работать шестью руками, она приложила две к лицу, вглядываясь в даль и пытаясь обнаружить источник звука.

– Ксиде, я здесь, на полу, – прокричала я.

– Привет, Паучок. Боюсь, у меня нет подходящих моделей для твоего тела, но, если не торопишься, я кое-что попробую.

Женщина в наполовину готовом платье рассмеялась. Из её рта выпала жемчужина. Одна из рук Ксиде проворно её поймала и бросила в миску, до половины заполненную такими же белыми драгоценными кругляшами.

– Мне не нужна одежда. Я хочу быть как ты, научиться ткать. Мне сказали, это правильная профессия для паука. Я хочу быть правильной!

– Мои шелкопряды могут приревновать, – задумчиво проговорила Ксиде. – И, видимо, раз уж ты неправильный паук, твои познания в ткачестве недалеко ушли от врождённых инстинктов.

Я уронила голову:

– Увы, это правда.

– Подойди ближе, Паучок.

Я забралась на её колено, которое казалось мне очень большим. Её громадное лицо нависло надо мной, похожее на молодое лицо невесты. В глазах, полных смеха и света, не было ни зрачков, ни радужки – они оказались полностью белыми и гладкими, как у статуи.

– Судьба, – сказала Ксиде, опустив голову на одно плечо и не переставая ткать всеми руками, – слепая ткачиха, если верить людям. Ты знала об этом? Ты достаточно долго жила, чтобы услышать, как она режет, прядёт и шьёт, ни на миг не останавливаясь?

– Нет, госпожа.

– Это очень глупая история. Прежде всего, я в жизни не перерезала ни одной нити.

Я пряду каждую нить до её естественного окончания. Если она заканчивается, то заканчивается, я не уговариваю её хоть немного продлиться. И не рассекаю до срока лишь потому, что мне хочется получить аккуратный рукав. Всё, что я тку, выглядит так, как хочет выглядеть, – не больше и не меньше.

Я была последней из тех, кто сошел с Небес. Они спускались точно дождь из света и в пути меняли облик, а я не хотела меняться. Не видела там ничего, что понравилось бы мне больше дыры, которую Небо сотворило для меня; её прохладных краёв и темноты. Я блуждала во тьме, после того как они ушли, будто сиротка в пустом доме. Когда-то он был таким светлым, а теперь оставшиеся Звёзды висели далеко друг от друга, точно фонари, и молчали.

Далеко на границах черноты есть поле, где растёт трава. Я могла бы тебе сказать, что оно длится вечно, но только ребёнок верит в вечность чего-либо. Однако есть место, где во тьме просыпаются искры света, и их становится больше и больше, пока свет не заполняет всё вокруг, куда ни кинь взгляд. Эти искры – тоже Звёзды, Травинки-Звёзды, которые лежат во тьме, словно лезвия, и ждут, когда часть Неба, что выносила мир в своём брюхе, не забредёт случайно на самый его край и не понюхает их. Всего один раз, чуть-чуть, коснётся кончиком своего носа. Тех, кто выбрал для себя подобное, очень много. Думаю, не стоит их обвинять; они – не единственные сироты, сказавшие себе, что, если хорошенько прибраться в доме, мать придёт домой.

Однажды я отправилась туда, спустя много времени после того, как яркие собратья меня покинули. Мне было одиноко… Можно ли винить меня в том, что из тьмы я пошла навстречу самому яркому свету? Я шла сквозь первые волны Травинок-Звёзд; их миниатюрные лица сияли в предвкушении, которое никогда не увядает, ни на один миг. Я шла по полям, болотцам и речушкам света, где Звёзды почти достигали моей талии, колыхаясь на безымянном ветру и покачиваясь в темноте. Старалась идти осторожно, но они растут так часто и густо, что иной раз я наступала на траву. Мне за это стыдно. Трава ломалась под моими ногами и падала блестящими осколками с Неба, острыми и кричащими, будто стекло.

Когда посыпались осколки, разве мне не стоило оттуда уйти? Разве не за это меня наказали, маленькую потерявшуюся девочку, которой было велено не гулять в саду, чтобы не повредить цветы грязными ногами? Когда они посыпались, их свет плеснул мне прямо в глаза, затопил их; я не видела ничего, кроме света.

С той поры я и не вижу ничего, кроме света.

И в том свете я углядела подобие формы, которая показалась мне похожей на мир. Тот мир оказался совсем не похож на меня. Там были существа, которые ткали; я не могла их увидеть, но видела полотно: миниатюрное и унизанное бриллиантами, сложное и совершенное. Я хотела так же ткать, более крупные и сложные вещи. Когда это желание завертелось во мне, будто веретено, наматывающее льняную нить, мои руки превратились в восемь конечностей, а шёлк собрался в моём животе. Однако я не хотела делаться пауком, хотела лишь ткать. Я остановилась, не став маленькой, чёрной и многоглазой. Зачем слепой множество глаз?

Наконец и я спустилась с Небес – слепая, мокрая и маленькая, изрезанная стеклянным дождём. И там, где упала, начала ткать всеми пальцами, из всего, что могла нащупать: из травы, листьев и веток; собственных волос и грязи; шёлка, хлопка, мокрой шерсти и льна; из розовых шипов, камней и речной воды; содранной коры, высоких стволов и вечнозелёных иголок. Я ткала из всего, к чему могла прикоснуться.