Питер Бретт - Дневная битва

Но одеяние най’дама’тинг сидело крепко и выдержало натиск. Ахман потянул сильнее. Инэвера судорожно глотнула воздух.

Ахман зарычал, обшарил ткань в поиске концов и не нашел их. Тогда попробовал разорвать шелк, но тот не поддался, даже когда молодой муж скрипнул от натуги зубами.

– Ты не проникнешь, пока я не размотаю, – проговорила Инэвера и толкнула его обратно на подушки. – Я буду танцевать…

– Потом.

Ахман вцепился ей в руку и уложил снова. Порылся в шароварах и вынул нож.

– Нельзя!.. – задохнулась она.

– Я твой муж, – заявил он. – Я мечтал о тебе много лет, и вот ты в моих руках. Это инэвера, и я не собираюсь ждать ни секундой дольше.

Она могла остановить его. Могла обездвижить рабочую руку или высвободиться, но заколебалась. В мгновение ока шелк был разрезан, и Ахман вошел в нее.

Уроки не подготовили Инэверу к острому наслаждению, которое навалилось, едва муж ее взял. Она бы растерялась, если бы не многочасовые упражнения в постельных плясках. Ее таз задвигался сам собой, вилял под натиском его бедер-тисков и то еще неистовее затягивал Ахмана внутрь, то выдерживал дистанцию.

Но Ахман – не кроткий евнух, и она обнаружила, что ей труднее сохранять заученные позы, когда бушуют чувства. Ахман возмещал неопытность страстью, и они боролись в подушках за главенство. Инэвера ощутила близость оргазма и, вопреки всякой мудрости, отдалась ему, сотряслась всем существом от кожи до центра. Она застонала, и Ахман вторгся в нее с утроенной силой. Она напряглась, впилась ногтями в его твердые ягодицы и не отпускала, пока он не взревел и оба не обмякли, обессиленные и задыхающиеся.

Они какое-то время проспали, и Инэвера проснулась от новых ласк Ахмана. Его дыхание было глубоким и ровным.

«Мой волк не унимается даже во сне», – подумала она с гордостью и вновь подалась бедрами к его напрягшейся в ночи плоти.

Но Ахман спал не так крепко, как казалось. Он резко перевернул ее на живот и с приглушенным рычанием взгромоздился сверху, как кобель на суку.

«Властвуя над членом, властвуешь над мужчиной», – учила Кева, но Инэвера осознала, что не владеет ничем. Отчасти ей этого и хотелось. Как такое возможно?

Голос внутри ее произнес:

«Потому что он – не просто мужчина. Он – Избавитель».

Уткнувшись в подушки, она застонала.

«В тебе находится член Избавителя».

Стоны переросли в крик. Инэвера с силой задвигалась встречно, и вскоре он тоже кончил, после чего провалился в глубокий сон.

Но Инэвера уже не заснула. Бодрствовала до утра.

Кости коварны и говорили порой полуправду.

Она знала, что ей предстоит сделать Ахмана мужчиной, но не ожидала, что и он сделает ее женщиной.

– Сын обещал когда-нибудь подарить мне дворец! – возликовала Кадживах, порхая по кай’шарумовым покоям Ахмана во дворце Каджи.

По правде, они не вполне принадлежали Ахману, не говоря о Кадживах, но женщине не было до этого дела, как и трем его младшим сестрам – Аймисандре, Хошвах и Ханье, которые с визгом носились по комнатам.

– Он обещал, и, хотя, Эверам свидетель, нас не баловала удача, я поверила! Говорили, я проклята потому, как родила после него трех дочерей, но знаешь, что я скажу?

Инэвера прикрыла глаза, вздохнула. «Это просто ветер».

– Что Эверам благословил тебя великим сыном, которому братья не нужны?

В ее тоне не было и тени сарказма, хотя за неделю замужества и знакомства с Кадживах она уже тысячу раз слышала подобные речи.

– Именно! – проблеяла Кадживах. – Матери это ясно! Я всегда знала, что мой сын рожден для величия.

«Ничего ты не знаешь», – подумала Инэвера. Да и откуда? Кадживах и ее дочери темны и неграмотны, не выделялись никакими достоинствами. Скудоумные женщины, которые в семье слишком сильно любили одного мужчину и мало – друг дружку. До недавнего времени они кормились черной работой – прибирали в богатых домах – да милостыней местного дама.

Отныне Кадживах не придется работать, а жить она станет в роскоши. И это превышало пределы ее разумения. Подлинное величие было ей не по уму, как небо для рыбы.

Кадживах щебетала, осматривая новое жилище. Она безобидна и почтительна к белому покрывалу Инэверы, но вечно путалась под ногами и слишком много кудахтала над сыном, в то время как молодая супруга страстно его хотела.

Хорошо бы выдать эту женщину замуж. Инэвера заставила Ахмана сосватать скучных сестер своим подчиненным еще до того, как они принесли обеты. Девицы довольно миловидны, а браки закрепят преданность его людей. Сестры завизжали от радости, когда услышали новость, и даже не спросили, кому они достались.

Но Кадживах слишком стара, чтобы рожать, а из предложенных Инэверой женихов никто не понравился Ахману достаточно, чтобы отдать ему обожаемую матушку. И вот она приложилась к домочадцам, испытывая терпение Инэверы.

«Сумеет присматривать за детьми, – подумала Инэвера, – пока им не исполнится пять и они не обгонят ее в развитии».

– Мама! Взгляни на это! – крикнул Ахман.

Инэвера обернулась и увидела, что супруг осторожно тянется к струе, бьющей из фонтана в приемной. Но до воды так и не дотронулся, отдернул руку, словно от страха осквернить нечто священное. Последние десять лет он спал в крохотной каменной келье, и это зрелище показалось ему фантастической роскошью.

Инэвера вспомнила, как впервые попала во дворец дама’тинг, и улыбнулась, когда Кадживах подбежала к сыну и оба, не разобравшись, использовали фарфоровый ночной горшок вместо кувшина и напились через край. Девушки с гиканьем и воплями примчались на их смех, и все приложились к фонтану.

Инэвера встряхнула головой и умиротворилась. Кадживах безобидна, а ее хлопоты – небольшая цена за радость Ахмана.

Прошло три года, и каждое лето Инэвера дарила Ахману ребенка. Двух сыновей, Джайана и Асома, как первородных наследников, а после – дочь Аманвах, наследницу для себя. Она заимела двух сестер-жен, Эвералию и Таладжу, – ради чего устроила собеседование всем незамужним даль’тинг в племени, бросила кости и выбрала лучших из лучших. По сути, они были прислугой, но подошли – как способные принести Ахману сыновей для укрепления статуса и умножения богатства. Обе вскоре и родили.

Ахман показал себя отличным кай’шарумом. Получил для начала пятнадцать человек и насмешил дама тем, что отдал предпочтение многим однокашникам по шараджу и отверг старших, закаленных ветеранов. Но люди Ахмана знали его еще в пору, когда он был най’ка, и привыкли повиноваться. Дисциплина в его отряде была жестче, чем в остальных формированиях Каджи, а воины сражались яростнее и истребляли столько алагай, что другие кай’шарумы начали пороть своих бойцов, дабы установить равенство. Вскоре Ахман командовал пятьюдесятью людьми, самым крупным отрядом в племени, а число убитых на счету у самого неумелого воина впечатляло любого наставника.