Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

Это был мой последний разговор с ней. Когда через двадцать минут я добрался до больницы, медсестра с печальным лицом сообщила мне, что Джаз только что умерла.

Сейчас почти полчетвертого утра. Я посмотрел в атлас и нашел: Ф-О-Р-М-О-Р-И.

Друга я отпустил погулять больше трех часов назад, но он еще не вернулся. И Кэтлин тоже.

Луна нынче необычайно яркая. Несколько минут назад, стоя в дверях, я увидел, как на фоне ее спокойного светлого лика пролетели в строгом плотном строю тысячи и тысячи птиц.

Нужно быстрее решать.

Я частенько засиживалась в кафе «Бремен». Кофе здесь изысканно горчит, бархатные кресла бирюзового цвета принимают тебя в объятия, как старые друзья, а панорамные окна встречают утренний свет с той же радостной готовностью, с какой встречает всякого входящего здешний официант, герр Риттер.

Можно заказать всего лишь чашку чая или бокал вина – и сиди за столиком сколь душе угодно. Свежие круассаны дважды в день поступают из соседней пекарни. А по вечерам в кафе готовят фирменное блюдо для поздних посетителей: пончики в сахарной пудре размером с карманные часы, именуемые «крепышами». Как же приятно зайти сюда зимним вечером и получить тарелку, полную горячих «крепышей»!

«Бремен» работает семь дней в неделю по девятнадцать часов в сутки. Единственный день в году, когда кафе закрыто, – это двадцать четвертое декабря, канун Рождества, но уже на следующий день оно радует глаз нарядными красно-зелеными скатертями, а за столиками веселятся компании в новеньких рождественских свитерах и коротают время одиночки, в этот семейный праздник более обычного склонные к общению.

Есть в жизни маленькие простые радости – последний номер любимого журнала, новая пачка сигарет, запах свежей выпечки. Все они наличествуют в кафе «Бремен»; но даже без них это место может подарить вам немало счастливых минут.

Я любила сидеть в кафе, глядя в окно и напевая себе под нос. Мой тайный порок. А у кого их нет? Мой муж украдкой поедает сладкие батончики, моя мама не может оторваться от киножурналов, а я напеваю себе под нос. Дайте мне свободный час и хороший вид из окна, и я с радостью пропою вам всю Пятую симфонию Малера или любую вещь из битловского «Белого альбома».

Певица я не бог весть какая, и первой готова это признать, но ведь пою я тихонько и лишь для собственного удовольствия, а если кто нечаянно подслушает – пусть тогда пеняет на себя.

Случилось это ближе к вечеру в один из последних дней ноября, когда весь город, казалось, обратился в калейдоскоп глянцевых огней на зыбкой пелене дождя. Типичная поздняя осень, когда дождь холоднее, чем снег, и все вокруг выглядит тоскливым и неприветливым. В такой день надо бы сидеть дома и читать книгу, прихлебывая горячий бульон из белой чашки с толстыми стенками.

Однако я решила заглянуть в «Бремен», поскольку чувствовала себя совершенно измотанной. Перед тем были споры с детьми, визит к дантисту и нудный шопинг ради всяких «невидимых мелочей» – туалетной бумаги, клея, соли и т. п., – то есть вещей, которые мы не замечаем в повседневной жизни, пока вдруг не обнаруживаем их досадное отсутствие. Такой вот невидимый день, когда ты утомительно наматываешь круги, отдавая время необходимым, но бессодержательным занятиям, – оксюморон домохозяек.

Войдя в кафе, промокшая и нагруженная сумками, я невольно издала радостный стон, увидев свободным мой любимый столик. И устремилась к нему, как уставшая зарянка к своему гнезду.

Тотчас же рядом возник герр Риттер, как всегда элегантный и очень старомодный, в черном костюме и галстуке-бабочке, с безупречно-белым полотенцем на согнутой руке.

– У вас усталый вид. Был трудный день?

– Был никакой день, герр Риттер.

Он предложил мне пирожное с кремом – к черту калории! – однако я ограничилась бокалом красного вина. Оставался час до возвращения детей из школы. Час на то, чтобы понемногу ослабли туго затянутые внутренние узлы, пока я смотрю из окна на теперь уже ставший романтичным дождь.

Сколько времени ушло на это молчаливое созерцание – две минуты? Три? И вот я, почти не сознавая того, начала напевать себе под нос. Однако вскоре из кабинки позади меня донеслось громкое и протяжное: «Ш-ш-ш!»

Я в смущении оглянулась и увидела краснолицего старика, в свою очередь глядевшего на меня.

– Не все вокруг поклонники Нила Даймонда, знаете ли, – сказал он.

Да уж, чудесное завершение чудненького дня: теперь меня попрекнули пением «Holly Holy»!

Я состроила извиняющуюся гримасу и уже было вновь повернулась к окну, но в последний момент краем глаза заметила фотографии, разложенные незнакомцем на мраморном столике. На большинстве снимков присутствовали члены моей семьи и я сама.

– Откуда это у вас?

Он протянул руку назад, не глядя, взял со стола один из снимков и передал его мне.

– Это ваш сын через девять лет, – сказал он. – У него повязка, потому что он лишился глаза в автомобильной аварии. Как вы знаете, он мечтал стать пилотом, но для этого необходимо отличное зрение. Так что он перебивается малярными работами от случая к случаю и много пьет. Рядом на снимке – девушка, с которой он живет. Она любит героин.

Моему сыну Адаму сейчас десятый год, и он буквально помешан на самолетах. Мы называем его комнату ангаром, потому что все стены там обклеены плакатами пилотажных групп: «Голубых ангелов», британских «Красных стрел», итальянских «Триколори». И повсюду авиамодели, авиажурналы и еще много чего самолетного – пожалуй, даже слишком много. А недавно он потратил целую неделю на составление писем во все известные авиакомпании (включая марокканскую «Air Maroc» и румынскую «Tarom») с одним и тем же вопросом: что нужно сделать, чтобы стать у них пилотом? Мы с мужем всегда восхищались и гордились такой целеустремленностью сына, не представляя для него иного будущего, кроме как в авиации.

Однако на фотографии, которую я держала в руке, наш сын – наш малыш с аккуратной стрижкой под ежик и пытливыми зелеными глазами – превратился в неряшливого патлатого бродягу лет восемнадцати.

Лицо его выражало смесь горечи, скуки и безнадежности. По внешним признакам, на снимке был, несомненно, Адам, только старше на несколько лет и в образе жалкого, вконец опустившегося типа – из тех, кого вы при встрече на улице отгоняете от себя брезгливой гримасой или обходите далеко стороной.

И еще эта повязка на глазу! Одна лишь мысль о возможном увечье собственных детей столь же нестерпимо мучительна, как и мысль о их смерти. Это просто… просто недопустимо. Этого не может быть . Но если, на беду, такое происходит, виноваты всегда мы, их родители, независимо от возраста детей и обстоятельств случившегося. Наши родительские крылья должны быть достаточно широки, чтобы защитить своих чад от ранений и боли. Это часть нашего договора с Богом: произведя на свет потомство, мы несем ответственность за его жизнь. Мне вспомнился персонаж «Макбета», который, узнав о гибели своей семьи, в горестных стенаниях называет детей цыплятками: «Как, всех моих цыпляток, вместе с маткой?» [6]И сейчас, увидев моего сына с этой глазной повязкой, я внезапно ощутила во рту вкус крови.