Дин Кунц - Невинность

Чтобы избавить девушку от шока, который она могла испытать, случайно увидев мое лицо, и чуть увеличить яркость света при нашей встрече, да и для того, чтобы никто не разглядел меня на улицах в тот час, когда народу на них хватает, под капюшон я надел балаклаву, с дырками для глаз и узкой прорезью для рта. Дышать через вязку я мог и не сомневался, что в холодный декабрьский вечер маска-чулок не привлечет внимания даже самого подозрительного наблюдателя.

Шагая под городом по направлению к дому у Берегового парка, я решил, с учетом психического состояния Гвинет, не упоминать о том, что видим мы, скрытые от всех, а больше никто. У нее наверняка хватало своих тайн, и она тоже предпочитала ими не делиться. Излишняя экзотичность может вызвать отчуждение, и я полагал, что лучше выдавать свои секреты только в обмен на ее.

На этот раз не стал выходить через «Станцию 6» под парком, потому что в вечерней смене работало куда больше людей, чем в ночной. Чтобы облегчить откачивание воды из тоннелей транспортной системы при наводнении, в ключевых точках специальные шахты связывали их с тоннелями ливневой канализации. Я спустился по железным скобам одной из них, трубе длиной в тридцать и диаметром в пять футов, находившейся рядом с парком. Уже добрался до самого низа, когда мимо с грохотом промчался поезд. Это означало, что у меня как минимум три минуты до появления следующего. Этого времени хватало с лихвой, потому что по тоннелю требовалось пройти какую-то сотню ярдов, правда, соблюдая осторожность и не прикасаясь к находящемуся под высоким напряжением контактному рельсу. Там меня ждала дверь аварийного выхода, открывающаяся на лестницу, широкие ступени которой зигзагами вели к поверхности.

Иногда выходы размещались в публичных местах, зачастую в наружных вестибюлях тех же станций подземки, и я воспользоваться ими не мог. Этот, однако, выводил на первый этаж арсенала на 57-й улице. Сам арсенал снесли девятью годами раньше, когда городские власти затеяли очередную реконструкцию нескольких районов. И пока честолюбивые планы строительства жилого микрорайона эконом-класса доводились до ума, над лестницей построили временную сторожку. Времена нынче трудные, денег на строительство муниципалитет пока так и не нашел, поэтому сторожка стоит на прежнем месте, и дверь изнутри не запирается.

Мне предстояло пересечь боковую улицу, пройти короткий квартал проулком, пересечь более оживленную авеню, а потом узкий проулок между двумя старыми домами привел бы меня к пожарной лестнице дома Гвинет. Только бросок через авеню посреди квартала в неположенном для перехода месте вызвал некоторые сложности, учитывая свет уличных фонарей и фары набравших скорость автомобилей. Но в маске, капюшоне, куртке и перчатках я не привлек к себе внимания, если не считать сердитого гудка одного водителя, и лишь потому, что я проскочил его полосу движения в опасной близости от автомобиля.

Мягко светились окна первого и второго этажей, выходящие на лестницу. Поднимаясь, я с облегчением увидел плотно задернутые шторы в окне на втором этаже, через которое наблюдал, как туманник залезал в рот одетого в шелковый халат мужчины.

На верхней площадке нашел нижнюю половину окна поднятой. За ним меня ждала темная спальня. Дверь в дальней стене комнаты оставили приоткрытой, цветная хрустальная люстра отбрасывала на стены призматические тени. Сама люстра искрилась голубым, фиолетово-синим и красным.

Через подоконник я перелез в комнату и сразу понял: что-то не так.

Три года с отцом, одиннадцати лет от роду, каждый день постигая науку выживания: большой город – тот же лес, где такие, как мы, должны вести себя столь же осторожно, что и пробирающаяся среди папоротников лиса…

В два часа ночи ключом, который дал отцу человек, боявшийся его, но не испытывающий к нему ненависти – о нем позже, – отец открыл дверь на склад продуктового фонда церкви Святого Себастьяна, и мы вошли. Когда склад не работал, окна закрывали противовзломные опускаемые ставни из сваренных друг с другом стальных пластин, позволяющие нам зажечь несколько ламп, чтобы побыстрее отовариться, не опасаясь привлечь внимание проезжающего полицейского патруля.

Помещение служило и продовольственным складом, и магазином подержанных вещей, которые соединяла арка. Отец получил разрешение брать одежду для себя, а теперь и для меня. Вот и в этот раз, прежде чем набить рюкзаки консервами и фасованными продуктами, он намеревался подобрать мне несколько пар брюк и свитера, потому что рос я быстро.

Помимо одежды магазин предлагал подержанную мебель, прочитанные книги, старые сиди и дивиди, подержанные игрушки, посуду, бижутерию, украшения для дома.

В ту ночь я обнаружил музыкальную шкатулку, которая зачаровала меня. Деревянная, затейливо декорированная, лакированная, но больше всего мне понравились четыре фигурки танцоров наверху. Высотой в три дюйма, мастерски вырезанные, тщательно раскрашенные, с мельчайшими деталями. Они включали принцессу в длинном платье и тиаре и принца в парадном наряде и с короной. Несмотря на мастерство исполнения, фигурки вызывали улыбку, возможно, потому, что принц и принцесса не обнимали друг друга, а выбрали для танца совсем других партнеров. Принц правой рукой обнимал лягушку с выпученными глазами, а левой держал правую лапку этой улыбающейся амфибии, словно кружил ее в танце. И принцесса танцевала в объятьях существа с головой, грудью и руками человека, но ногами, копытами, ушами и рогами козла. Особенно глупый вид придавал ему сдвинутый набекрень венок из зеленых листьев на голове.

После того как я завел пружину и нажал на рычажок пуска, обе странные пары закружились в танце, как по кругу, так и по восьмерке. Я смеялся, но отец наблюдал без тени улыбки, таким серьезным он бывал редко.

– Она танцует с греческим богом Паном, – объяснил он, – а принц – кое с кем похуже.

– Они такие забавные.

– Не для меня.

– Ты не думаешь, что они забавные?

– Это не вальс, – указал отец.

– Не вальс?

– Они превратили это в вальс.

– А чем это было раньше?

Танцоры кружились и кружились.

– Они изменили это, чтобы посмеяться, – ответил он.

В музыкальной шкатулке штырьки вращающегося цилиндра цепляли настроенные зубья стальной гребенки. Пусть механическая, поначалу музыка показалась мне очень живой, искрометной. Теперь же в ней появились тревожащие нотки, стальные зубья откусывали звуки, в музыке слышались насилие и ненависть. Темп увеличился, королевская пара и их партнеры кружились все быстрее, и в какой-то момент мне уже казалось, что они вовсе и не танцуют, а исступленно вертятся.