Дин Кунц - Невинность

– Я потрясена твоей храбростью, – призналась она.

– Храбростью? О чем ты? Я трус по необходимости. Нам всегда приходилось убегать от любой угрозы.

– Жить в этих каморках, без солнца, восемнадцать лет, последние шесть в одиночестве, осознавая, что ничего другого никогда не будет, выдержать все это и не сойти с ума… Сохранить здравомыслие при таких обстоятельствах требует храбрости, которой у меня нет.

Она взглянула на мою жизнь совсем под другим углом, и я не нашелся с ответом. Тут же она спросила:

– Что ты хочешь взять с собой, Аддисон?

– Взять с собой?

– Что тебе дороже всего? Не оставляй это здесь. После того как мы уйдем, ты уже не вернешься сюда.

Сначала я не понял смысла ее слов, потом решил, что ослышался.

– Не вернусь? Но где я буду жить?

– Со мной.

– В той квартире с роялем?

– Нет. Мы не поедем и туда. Все закончено. Все. Мы начнем совершенно новую жизнь.

До этого момента я не подозревал, что великое счастье может уживаться со страхом, но тут он вселился в меня, не притушив счастье. Я обнаружил, что меня трясет, не от ужаса или восторга, а от какого-то нейтрального ожидания.

– В течение нескольких ближайших часов нам надо многое сделать, – продолжила Гвинет. – Так что поторопись и реши, что ты не хочешь оставлять здесь, а потом мы уйдем.

« Доверься ей », – велел я себе и доверился.

Между двумя книгами на одной из полок хранился конверт с фотографией, простым моментальным снимком, без которого я не хотел уходить. На другой полке между переплетом и пустым листом в конце книги лежала каталожная карточка, на которой отец записал слова, имеющие особое значение для меня. Я сунул карточку в конверт, а конверт – во внутренний карман куртки.

Последовал за Гвинет в коридор, который вел в комнату с гамаком, служившую мне и кухней… и остановился, чтобы оглянуться. Я прожил более двух третей моей жизни в этих трех комнатках без окон, и по большей части это были годы удовлетворенности и надежды. Я чувствовал, что десять тысяч наших разговоров с отцом записались на этих бетонных стенах и, если я сяду, затихну и прислушаюсь, они проиграют их мне все. Все в этом мире, даже самые прозаические моменты жизни, имеет значение и не пропадает бесследно.

Уходя, я не выключил лампы. Возникла мысль пройтись по комнатам и потушить их, но я этого не сделал, оставил зажженными, потому что в храме никогда не гасится свет. Следуя за Гвинет, я представил себе, что этим лампам дарована вечная жизнь и, если через тысячу лет какой-нибудь бесстрашный исследователь ливневой канализации набредет на это убежище, его встретят свет, идеально сохранившиеся книги, и он поймет, что в этом самом скромном из жилищ в древние времена кто-то многие часы ощущал себя счастливым.

Снег валил в свете фонарей, на улицах остались только снегоочистительные машины, горожане попрятались в теплых и уютных квартирах, ветер бросал снег в ветровое стекло и вдоль дверцы со стороны пассажирского сиденья…

Гвинет ехала знакомым мне маршрутом, и буквально через несколько минут после того, как мы поднялись на поверхность, зазвонил ее мобильник. Она посмотрела на экран, включила громкую связь и сказала:

– Я бы молилась, чтобы призрак Саймона преследовал тебя вечно, но он заслуживает отдыха.

– Как трогательна твоя забота о никчемном, конченом алкаше, который в конце еще и надул в штаны.

Голос Райна Телфорда заметно охрип и, несмотря на наглые слова, звучал не очень уверенно. Она промолчала, но Телфорд не дал затянуться паузе:

– Ты не ошиблась, он ничего не знал о девятой квартире. Единственным полезным, чем с нами поделился твой вонючий Саймон, стала история вашего знакомства.

Гвинет напряглась, но по-прежнему молчала.

– Он спас маленькую девочку от смерти в мусорном контейнере, вероятно, настолько в тот момент пьяный, что не соображал, что делает. А поскольку он спас ее, ты спасла его. Твоя слабость, мисс Мышка, в том, что ты сентиментальная маленькая сучка.

– Где ты? – спросила Гвинет.

– Спасибо Интернету, – на вопрос он не ответил, – отыскать ту давнюю историю не составило труда.

Он помолчал. Но звуки, которые он издавал, предполагали, что он напрягает все силы, пытается то ли сдвинуть что-то тяжелое, то ли открутить крышку, которая не желает откручиваться. Он выругался.

Гвинет ждала.

– Газетная статья и последующие материалы рассказали мне о больнице, куда попала девочка, о ее пребывании в коме, вегетативном состоянии, судебных процессах. Потом поток информации оборвался. Словно эту тему для прессы закрыли. Ничего больше о ее судьбе. Умерла она или до сих пор жива, с мозгами морковки?

Телфорд замолчал вновь, Гвинет протянула мобильник мне, чтобы вести автомобиль обеими руками, и прибавила скорости.

Куратор крякнул, словно опять напрягался, чтобы что-то поднять или скрутить, пару раз глубоко, со всхлипом вдохнул.

– Помнишь, я рассказывал тебе о двух годдардовских парнях, которые теперь работают на меня, бывших копов?

– Помню.

– Один из них знает людей, которые тесно связаны с судьей из новостной истории. Если на то пошло, у них есть чем прижать доброго судью. Они могут позвонить ему днем и ночью, и он сделает вид, что счастлив им помочь, какую бы гадость они ни попросили.

Гвинет так неожиданно и резко вошла в поворот, что меня бросило на дверцу пассажирского сиденья и я едва не выронил мобильник.

– На этот раз судье Галлахеру не пришлось прыгать сквозь огненные кольца, чтобы ублажить их. Он просто рассказал, что случилось с девочкой, которая проходила в судейских процессах как Джейн Доу [21]329.

– Не трогай ее, – предупредила Гвинет. – Не трогай.

Куратор опять напрягся, что-то там делая, и я представил себе, что он привязан к стулу и пытается освободиться от стягивающих его веревок, хотя понимал, что идея эта бредовая.

– Если ты не приедешь сюда, я сделаю с Джейн Доу 329 то, что обещал сделать с тобой пятью годами раньше. Она, конечно, не доставит мне такого удовольствия, какое доставила бы ты, маленькая мышка. Она бледненькая и даже не поймет, насколько я хорош, когда воткну в нее сама знаешь что.

– Она ребенок.

– Но выглядит неплохо, они ее хорошо кормили, каждый день делали массаж, занимались с ней физическими упражнениями, так что мышечный тонус у нее в порядке.

– Я уже еду.

– Ради ее блага я на это надеюсь.

– Двадцать минут.

– Ты уверена, что успеешь? – засомневался он.

– Двадцать минут, – настаивала она.

– На двадцать первой ты уже опоздаешь.

Он оборвал связь. Я нажал красную клавишу на мобильнике Гвинет.

– Ты берешь мейс, – распорядилась она, – я – тазер.

– У них оружие.

– У нас наступательный порыв.