Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2

Что ж, об этом пускай волнуется Марал Эб. Сама же Секара еще утром выслала вперед, к сэнанам, двух своих гонцов. Онос Т’лэнн мертв. Однако живы его жена и дети, приемные и родные. И для Секары настало время давно уже предвкушаемого отмщения.

День угасал. И как бы безжалостное нетерпение Секары ни гнало вперед измученных гадра, до полуночи им к лагерю сэнанов не добраться.

К тому времени пролившаяся на землю кровь уже успеет остыть.

Стави скорчила рожицу.

– У него есть тайное имя. Имасское.

Брови сидевшей на камне Стори вытянулись в ниточку, она скосила глаза на малыша, который, пуская слюни, копошился в пыли. Потом извернулась в ее сторону.

– Но мы ведь не сможем его узнать? Ну, то есть он ведь этого имени и сам не знает, откуда ему? Он и говорить-то не может.

– Вот неправда! Он говорит, я сама слышала!

– Он говорит только «гули-гули-гули», вот и все. Мне кажется, это не по-имасски.

Стави подергала себя за спутанные волосы, не обращая внимания на вьющуюся вокруг головы мошкару.

– Но я слышала, как разговаривает отец…

Стори резко вскинула голову, с обвинением в глазах:

– Когда? Ты одна к нему бегала – без меня! Я так и знала!

– Пока ты над ямой на корточках сидела, – ухмыльнулась Стави. – И потом, он же не со мной разговаривал. Сам с собой. Молился, наверное…

– Отец никогда не молится.

– А с кем же он тогда говорил? Наверняка с каким-нибудь имасским божком о пяти головах.

– Серьезно? И с которой же?

– Что значит – с которой?

– С которой он головой говорил?

– Я откуда знаю? С той, которая его слушала. У нее уши были на палочках, и она ими шевелила. А потом вытащила собственный глаз и проглотила его.

Стори вскочила на ноги.

– Теперь он, значит, этим глазом из задницы смотрит!

– А боги иначе и не умеют.

Стори визгливо расхохоталась. Мальчик с перепачканной грязью физиономией оторвался от своих занятий и выпучил глаза, потом улыбнулся и произнес:

– Гули-гули-гули.

– Вот так этого бога и зовут!

– Которую голову? – уточнила Стави.

– Ту, у какой уши какашками забиты, вот которую. Послушай, если мы только узнаем его тайное имя, мы на него разные заклятия сможем наложить. Неснимаемые!

– Ну а я о чем толкую? Только какие заклятия?

– Всякие интересные. Чтобы он только на руках мог ходить. Или чтобы любую речь начинал с «гули-гули-гули». Даже когда вырастет. Когда ему двадцать лет будет, или даже больше, вот!

– Нет, это он уже совсем старый будет. И седой, наверное. Давай еще какие-нибудь придумаем.

Ни о чем таком не подозревающий сын Оноса Т’лэнна и Хетан сидел на земле и рисовал пальцем завитушки поверх легкой пыли. Четыре, расположенные определенным узором, – он старался, чтобы у него наконец вышло правильно. Уже темнело. От камней к нему протянулись тени. Бывшие частью узора.

Письменности у имассов не было. Но глубоко внутри жило нечто неизмеримо более древнее. Словно жидкость. Словно родимое пятно. Волшебство теней, которые ничто не отбрасывает – ничто реальное. Дар беспокойства, обман сверхъестественного, проскользнувшего в наш мир. Следствие в поисках причины. Когда солнце покидало небосвод, заменой ему вспыхивал огонь, а огонь создавал тени, открывал тайны.

У ребенка было тайное имя, записанное неуловимой, недолговечной игрой света и тени, способное являться в мир и снова исчезать – в пляске языков пламени или, как сейчас, в тот миг, когда умирает солнце, когда сам воздух рассыпается мутной пылью.

Абси Кире . Имя, данное отцом, которого неожиданно посетила надежда – тогда, когда все надежды юности уже давно умерли. Имя, взывающее к вере, – у того, кто давно ее лишился. Шепот этого имени – словно холодный ветер, дующий из Пещеры Червя. Абси Кире. Сухое дыхание, что бередит глаза, забывшие, как закрываться. Рожденный любовью крик отчаяния.

Узор в пыли, быстро погружающийся во мрак.

Абси Кире.

Осеннее Обещание.

Стори подняла руку, прервав перечисление заклятий, на которое и дыхания-то уже не хватало, и прислушалась.

– Есть новости, – сказала она.

Стави кивнула и, нагнувшись, взяла мальчика на руки. Он принялся вырываться, выгибая шею, пока не уперся затылком ей в грудь. Тогда она подула на волосенки, покрывающие его чуть продолговатую голову, и малыш сразу успокоился.

– Голоса вроде бы возбужденные.

– Но не радостные.

– Не радостные, – согласилась Стави и повернулась в сторону лагеря – он был от них сразу за небольшой грядой наклонных камней. Она увидела огни костров, а над ними – плотный слой дыма.

– Надо возвращаться.

Хетан негромко выругалась. Девчонки снова уволокли куда-то сводного брата, никто и не заметил. Когда их не было рядом, одиночество тут же распахивало прямо под ней свою огромную пасть, она чувствовала, как, кувыркаясь, падает туда… падает и падает. Внутри так темно и так мало надежды, что падение когда-либо закончится. Милосердным хрустом костей, а потом – блаженным забытьем.

Без детей она была никем. Просто сидела неподвижно, блуждая внутри собственного черепа. Мутный взгляд, вихляющая походка, как у пса, которому по башке копытом досталось. Нос принюхивается, когти что-то скребут, вот только выхода нет. Без детей будущее исчезало, словно залетевший в огонь мотылек. Она просто сидела со сведенными вместе ладонями, изредка помаргивая и ковыряя ногтями кончики пальцев – давно уже покрасневшую кожу, запекшиеся ранки, сочащиеся порезы.

Бесконечное отчуждение – ушедшее вглубь, неподвижное.

Заварить еще чашечку растабака? Дурханг? Смоляной шарик д’баянга? Д’рхасилханское пиво? За что ни возьмись, слишком много усилий. Если же попросту сидеть неподвижно, время исчезает.

Пока девочки не принесут его обратно. Пока она не увидит двойняшек, старательно улыбающихся, пытаясь скрыть беспокойство. А он будет извиваться на руках у одной из них и тянуться к Хетан, которая увидит его необычно большие короткопалые ладошки, как они изо всех сил сжимаются в кулачки – и внутри нее зародится вой, всплывет прямо из черной пасти, яркий, словно небесный камень, стремящийся обратно на небо.

Она крепко сожмет его в объятиях, внутри вспыхнут отчаянные искорки, и она вновь оживет.

Словно бы ее вытянут обратно в жизнь привязанные к толстым пальчикам нити.

Она сидела и выла, выла не переставая.

Мимо входа в палатку торопливо протопали тяжелые шаги. Послышались голоса, даже несколько выкриков. В лагерь прибыл гонец. Он принес с собой одно слово, и это слово было мертв .

Дано ли воображению превзойти чудеса реальности? Вокруг простирался изрезанный, мертвый ландшафт, по мере того как темнело, горизонт словно бы начал выцветать. Однако трансформация заключалась не только в наступлении темноты. Вокруг выросли потрескавшиеся куполообразные камни, затянутые слоем мха и лишайника. Деревца по колено высотой с толстыми, кривыми стволами, последние осенние листья трепетали на их ветвях, словно облезлая потемневшая кожа. С северо-запада задувал морозный ветер, возвещая, что зиме не терпится вступить в права.