Эрин Моргенштерн - Беззвездное море

Закери озирается, нет ли где женщины-Макса.

Не найдя ее, он сидит в баре с унылым ощущением неудачи и, пытаясь вспомнить все, что с ним случилось за вечер, не может не чувствовать изумления. Пил коктейль с веточкой розмарина, “для памятливости ” [2] У. Шекспир “Гамлет”, акт IV, сцена 5, слова Офелии. . Искал кошку. Танцевал с королем чудовищ. Приятно пахнущий человек увел меня в темноту и рассказал там историю. Кошка сама меня нашла.

Он пытается вспомнить, как название того бурбона, который упоминал Годо, и вытаскивает из кармана распечатку билета.

Вместе с распечаткой вытягивается картонка размером с визитную карточку, соскальзывает и падает на пол. Закери ее поднимает, силясь припомнить, кто из тех, с кем он общался за вечер, мог ее дать. Но это не визитная карточка. На картонке две строчки, написанные от руки.

Терпение и Стойкость

Час ночи. Принесите цветок.

Закери смотрит на часы. Сейчас 12.42.

Он переворачивает картонку.

На оборотной стороне – пчелка.

Сколько существуют на свете пчелы, столько и хранители пчел.

Рассказывают, что поначалу был один-единственный пчеловод-хранитель, но поскольку истории множились, возникла нужда в новых.

Хранители появились прежде служителей, прежде стражей. Прежде хранителей появились пчелы и истории. Трепетали крылышками, жужжали.

Хранители появились прежде ключей.

Обычно об этом забывают, поскольку они олицетворяют собой ключи.

Забыт также и тот факт, что когда-то был только один ключ. Длинный, тонкий ключ из железа с позолоченной головкой.

Копий с него сделано сколько угодно, но первый – главный. Копии на цепочках свисают с шей всех хранителей. Ключи так часто бьются им в грудь, что, кажется, впечатываются в нее, металл изнашивается о кожу, оставляя на ней свой след.

Таково происхождение традиции. Теперь об этом все позабыли. Идея отпечатка на коже возникает из-за отпечатка на коже. Связь явлений очевидна, пока смысл ее не выветрится из памяти.

Роль хранителей менялась со временем, больше, чем у других. Служители зажигают свои свечи. Стражи передвигаются незаметно и всегда настороже.

Хранители пчел когда-то только ухаживали за пчелами и за их историями.

По мере того как территория расширялась, они устраивали комнаты, распределяя истории по типу, либо длине, либо следуя неведомой прихоти. Врезали полки для книг в камень, изготавливали металлические стеллажи и застекленные шкафчики, ставили столы для тяжеленных кодексов и фолиантов. Кресла и подушки, чтобы удобно было читать, лампы для освещения. Добавляли комнат по ходу дела. Строили круглые, с камельком посередке, где так отлично собраться и рассказывать друг другу истории. Или похожие на пещеры, с хорошей акустикой, где можно устраивать представления, пересказывать сочиненное языком танца и песни. Мастерские, где книги починяют, кабинеты, где книги пишут, пустые комнаты на тот случай, если возникнет какая-нибудь нужда.

Хранители делали двери для комнат и ключи, открывать их или держать запертыми. Поначалу ко всем дверям подходил один ключ.

Когда дверей стало много, потребовалось больше ключей. Было время, когда хранитель узнавал каждую дверь, каждую комнату, каждую книгу. Теперь не так. Поэтому они завели индивидуальные секции. Крылья. Уровни. Один хранитель, пожалуй, всех других и знать-то не может. Движутся они кругами, порой пересекаясь, порой нет.

Они выжгли свои ключи у себя на груди, чтобы их всегда отличали как хранителей. Это напоминание об ответственности, даже если ключ (или ключи) висит не на шее, а на крюке, вбитом в стену.

И хранителем становятся теперь тоже иначе.

Поначалу их выбирали и воспитывали как хранителей. Выбирали из тех, кто родился в Гавани или был привезен туда таким юным, что даже небо помнил как сон. С малых лет их учили книговедению и пчеловодству, и в игрушки давали деревянные ключи.

Со временем было решено, что выбор пути, как у служителей, должен быть добровольным. В отличие от служителей вызвавшиеся проходят подготовку. Те, кто готов продолжить после первого подготовительного периода, вступают во второй. После второго оставшиеся вступают в третий.

Вот в чем состоит третий период подготовки.

Будущий хранитель должен выбрать историю. Любую, какую захочет. Сказку, или миф, или анекдот о поздней ночи и чрезмерном количестве бутылок вина, только это не может быть история, которую он придумал сам.

(Многие из тех, кто верит, что хочет в хранители, на самом деле – поэты.)

Выбранной историей они занимаются целый год.

Необходимо выучить ее на память. Больше, чем наизусть, впустить в сердце. Не так, что просто произносишь слова, а так, словно чувствуешь их, а сюжет осязаешь буквально, слово за словом: как он, поднимаясь, падая, торопясь или запинаясь, движется к своему пику. Так, чтобы вспомнить и пересказать с таким чувством личной причастности, словно сам эту коллизию пережил, и так беспристрастно, словно побывал каждым, кто в ней участвует.

Через год испытуемого приводят в круглую комнату, в которой только одна дверь. Два простых деревянных стула стоят один напротив другого.

Свечи усеивают округлые стены, как звезды, сияя из бра, развешенных с неравными интервалами.

Каждый кусочек стены, не занятый свечой или дверным проемом, увешан ключами. Начиная от пола по всей стене и продолжаясь невидимо над самой высокой свечкой в тени, сгущающейся над головой. Длинные медные ключи и коротенькие серебряные, ключи со сложной бородкой и с нарядной декоративной головкой. Есть очень старые, источенные временем, но все вместе они посверкивают в свете свечей.

Здесь хранится копия каждого из ключей, какие только есть в Гавани. Если какой-то понадобится, сразу делают дубликат, который займет его место, так что не теряется ни один.

Единственный ключ, которому близнеца в этой комнате нет, это тот, каким открывается дверь в стене.

Это комната, сбивающая с толку. Так задумано.

Будущего хранителя, когда его приводят сюда, просят присесть. (Большинство выбирает тот стул, что лицом к двери. Но те, кто выбирают стул к двери спиной, почти всегда выступают удачней.)

Их оставляют одних, когда на несколько минут, а когда и на час. Потом кто-нибудь входит и садится на стул напротив.

И тут они рассказывают свою историю.

Рассказывать ее они могут как им угодно. Но нельзя выходить из комнаты и с собой приносить ничего нельзя. Ни реквизита, ни текста.

Они не обязаны сидеть сиднем, хотя их единственный слушатель – обязан.

Некоторые повествуют сидя, предоставляя голосу сделать всю работу. Но не возбраняется оживить представление, как придет в голову: излагай, хоть стоя на стуле, хоть расхаживая.