Кендалл Калпер - Соль и шторм

Я вспомнила эту игру – «Ведьмовской горшок», так называли ее дети. Она заканчивалась, как только ведьма успевала коснуться каждого ребенка и все они оставались неподвижно лежать на траве. Эту забаву придумали из-за глупых вымыслов о том, что ведьмы едят маленьких детей. Чушь! Столько детей мне ни попадалось на острове, ни разу не возникало желания кого-нибудь съесть.

Я немного понаблюдала за детьми. Бывало, раньше взрослые хорошенько отчитывали тех, кого заставали за такой беготней. «Это неуважение к древней силе, – выговаривали они, – что хранит ваших отцов и братьев». Поэтому «Ведьмовской горшок» считался запретным. И если уж кому приходило в голову в него поиграть, те убегали за город, с глаз долой. А тут – преспокойно возились прямо на газоне перед самым большим домом острова.

– Ведьма! Ведьма! – завопил Уолт, показывая пальцем в мою сторону. Его лицо исказилось от злобы. – Держи ее!

Остальные, визжа и заливаясь хохотом, ринулись за ним. Девчонка с косичками уставилась на меня так, словно до этого и не знала, что существуют настоящие, живые колдуньи. Я направилась к крыльцу, не обращая внимания на их крики. Дети обступили меня и завертелись вокруг, словно мошкара. Темноволосый веснушчатый мальчишка споткнулся, чуть не упал и при этом задел плечом мою руку. Тут же подскочил и снова рухнул, кривляясь и изображая предсмертные судороги.

– Она заколдовала меня! – заверещал он пронзительно. – Пошлите за доктором! Пошлите за могильщиком! Я умираю от проклятья!

Дети вновь покатились со смеху, и я сердито взглянула на мальчишку, который катался по траве.

– А ну, поуважительнее…

– Не давайте ей говорить! – закричал Уолт, схватил палку и швырнул в мою сторону. – Иначе она всех нас заколдует!

Одна из девчонок взвизгнула. Какой-то мальчишка, постарше остальных, кинулся на меня, низко опустив голову, словно бычок. Я попыталась отскочить, но он врезался в меня с такой силой, что я не удержалась на ногах, упала на острый колкий гравий дорожки и ободрала ладони. Хорошо еще, что кости не переломала! Но едва поднялась, как мимо лица просвистел камень, брошенный маленькой курносой девочкой.

Я бросилась к дому так быстро, что на ступеньках едва не запуталась в собственных юбках и снова чуть не упала.

С шумом захлопнув за собой дверь, я привалилась к ней спиной, пытаясь отдышаться и унять сердцебиение. Дети вновь продолжили свою игру, со двора доносились их пронзительные голоса. Я закрыла уши руками.

– Идиоты, – прошептала, крепко зажмурившись. – Никакого уважения. У них нет никакого уважения!

С моей матерью или бабушкой никто ничего подобного не вытворял. Даже дети из богатых семей знали, что их дорогая одежда и вкусная еда – отчасти заслуга Роу. Но я не была настоящей ведьмой, а бабушка потихоньку сдавала. И в этой жестокой выходке я уловила нечто более зловещее, чем глупая шалость.

«Мы ходим по острию ножа, Эвери», – часто говорила бабушка.

Все они должны помнить, что многим обязаны Роу, ведь мы столько для них сделали! Я не позволю им об этом забыть. Вот только вернусь к бабушке и стану настоящей ведьмой! Вот только избавлюсь с помощью Тэйна от колдовства матери!

Что он велел принести? То, чем она часто пользуется и чем очень дорожит. Я знала, как действовали такие заклинания. Бабушка называла их личными. Магия в них направлена на одного человека, как в привороте и порче. И они становятся только сильнее, если добыть вещь человека или частичку его самого – волосы, или фотографию, или любимую перчатку.

Вот только моя мать не была сентиментальной. Она обожала свои платья, шляпки, сапожки, но деньги сделали ее расточительной. Как только очередные наряды, выписанные из Франции, выходили из моды или просто надоедали, их упаковывали в коробки и убирали на чердак, где они благополучно пылились.

Замирая на каждом шагу и прислушиваясь, нет ли поблизости матери, я направилась наверх. У двери ее спальни на минуту замешкалась – не украсть ли несколько длинных черных волосков? С тех пор как мать вышла замуж, она чрезвычайно трепетно ухаживала за своими волосами. Перед сном подолгу водила по ним щеткой, а по утрам затейливо укладывала, чтобы угодить тонкому вкусу пастора, весьма требовательного к подобным вещам. Его ежедневные комментарии, которые он отпускал в адрес ее прически, отчасти и заставили меня завтракать на кухне.

Я проскользнула в ее спальню, подошла к туалетному столику, где на подносе лежала серебряная щетка. Взяла ее и… о, да! Вокруг зубцов обмотались несколько волосков.

Щетка была тяжелая, по весу почти как пистолет. Я держала ее одной рукой, а второй пыталась отцепить волоски. Неожиданно с улицы донесся шум: дети снова стали кричать и петь. Сердце заколотилось, я почувствовала, как от смеха этих мелких негодников все внутри сжалось. Большую часть жизни мне приходилось сталкиваться с жестокостью сверстников. Я не водила дружбу ни с кем из островных детей, кроме Томми. Не замечать их насмешки за спиной было гораздо проще, пока я жила у бабушки, – тем более что мне было известно, что через несколько лет они сами придут ко мне со своими просьбами…

Я нахмурилась и поймала в зеркале свое угрюмое отражение. Размышляя о других детях, об обидах и огорчениях, что мне довелось пережить, вдруг вспомнила слова бабушки о боли, через которую становишься ведьмой. Я колола себе пальцы и ломала кости – и это не сработало, но ведь боль-то бывает разная. Я положила щетку на место и наклонилась вперед, почти коснувшись зеркала носом. Боль. Чтобы стать ведьмой, надо испытать боль. Я задумалась на минуту, глядя, как сероглазая девчонка в зеркале подмигивает мне.

– Ты – уродина, – прошипела я. – Ты… ты – коротышка.

Я изобразила недовольную гримасу. То же сделала и девушка-отражение. Это вызвало лишь смех.

– Нет, не то. Что там про меня говорила Анна Грэнжер, когда мы были маленькими? Ненормальная? Нет. Чокнутая. Точно. Чокнутая маленькая ведьма. Вонючка. Нищенка. Думаю, теперь я не такая уж и нищенка.

Я нахмурилась. Пожалуй, это сложнее, чем ожидала. Потому что когда Анна Грэнжер с ее похожими на колбаски локонами, обзывала меня вонючкой, она имела в виду запах моря. Я всегда пахла морем. Нищенка – тоже относилось не ко мне, а к бабушкиному ветхому домику на скалах. Ну а «чокнутую маленькую ведьму» я и в те времена считала комплиментом.

Я задумалась. Вспомнились мальчишки в доках, которые шутили надо мной. Дети на острове не принимали меня всерьез.

– Они считают тебя пустым местом, – сказала я отражению, и тут же будто острые горячие камешки прокатились по коже.

– Ты никогда отсюда не выберешься, – шептала я, распаляясь. – Ты застряла в Нью-Бишопе навечно. Все возненавидят тебя.