Райчел Мид - Безмолвная

А еще мне бы очень хотелось нарисовать горы. Они окружают нас – поселок устроился на вершине одной из самых высоких. Это создает потрясающие виды – и массу трудностей для нас всех. Нашу вершину с трех сторон окружают отвесные скалы. Предки переселились сюда много веков назад; пройдя по перевалу на противоположной стороне склона, где располагались плодородные долины, идеально подходившие для выращивания съедобных растений и разведения домашней живности. Примерно в то же время, когда исчез слух, сильнейшие обвалы перекрыли тот перевал, заполнив его валунами и обломками скал огромного размера. Из-за них наши предки вынуждены были остаться наверху и потеряли возможность обеспечивать всех продуктами.

Именно тогда жители нашего поселка заключили соглашение с городом, расположенным у основания горы. Каждый день большая часть взрослого населения работает наверху в шахтах, добывая драгоценные металлы. Наши поставщики отправляют эти металлы в город по подвесной дороге вниз по склону. В обмен на металл город отправляет нам продукты, раз мы сами их выращивать не можем. Эта договоренность неплохо работала, пока некоторые наши шахтеры не начали слепнуть, теряя способность работать. Когда количество отправляемого вниз металла уменьшилось, то же произошло с отправляемыми в обмен продуктами.

Когда наша группа подходит ближе к центру, я вижу шахтеров, готовых отправиться на работу, – в тусклой одежде, с лицами, покрытыми морщинами от усталости. Теперь даже дети помогают в шахтах. Они идут рядом со своими родителями, иногда – дедушками и бабушками.

В самом центре деревни мы видим тех, кто лишился зрения. Потеряв способность видеть и слышать, несчастные стали попрошайками: они жмутся вместе и ждут ежедневной милостыни, сидят неподвижно со своими плошками, лишенные способности общаться: им остается только ждать вибрации почвы, которая подскажет о приближении людей и даст надежду на получение хоть какой-то пищи. Я смотрю, как один из поставщиков обходит их и кладет в миску каждому по половине булочки. Я помню, что видела про эти булочки в отчете пару дней назад. Они уже и тогда были несвежие: на большинстве видна была плесень. Тем не менее мы не можем позволить себе выбрасывать любую еду. Эта половинка булочки – единственное, что попрошайки получат до вечера, если кто-то не окажется настолько добрым, чтобы поделиться с ними собственным пайком. От этого зрелища меня начинает подташнивать, и я отвожу взгляд. Мы идем к центральному помосту, откуда работники уже убирают вчерашние записи.

Мой взгляд улавливает яркое пятно: я вижу, как на ветку дерева на опушке садится синий каменный дрозд. Как и шелковая отделка Старейшины Чэня, это красочное пятно притягивает меня. Пока я восхищаюсь лазоревым оперением самца, он на несколько секунд открывает клюв, а потом выжидающе осматривается. Вскоре более тусклая самочка подлетает и садится рядом с ним. Я изумленно взираю на них, пытаясь понять, что именно произошло только что. Как он ее к себе привлек? Что он сумел сделать такое, что несло в себе столько смысла? Она же его не видела! Судя по тому, что я читала, когда он открыл свой клюв, произошло нечто: он «спел» ей и каким-то образом призвал, хотя она и находилась далеко.

Толчок в плечо говорит мне, что пора прекращать грезы. Наша группа уже дошла до помоста в центре поселка, и большинство жителей собрались вокруг, чтобы увидеть наши работы. Мы поднимаемся по ступенькам на помост и развешиваем свои картины. Мы делали это уже много раз, и все знакомы со своими обязанностями. То, что в студии было серией иллюстраций и каллиграфии, теперь соединяется воедино в одну связную фреску, наглядно представляя собравшимся внизу все, что произошло накануне. Вывесив свою редиску, я спускаюсь вниз с остальными подмастерьями и всматриваюсь в лица тех, кто читает последний отчет. Я вижу нахмуренные брови и мрачные взгляды, с которыми принимают новые известия о слепоте и голоде. Редис никого не утешает. Пусть он и изображен безупречно, это совершенно не интересует людей, получивших столь печальные новости.

Шахтеры и поставщики медленно отворачиваются от записи и начинают расходиться по своим рабочим местам. Старейшина Чэнь знаками приказывает подмастерьям:

«Идите на свои места. Запоминайте, наблюдайте. Не вмешивайтесь».

Я уже собираюсь пойти за остальными и тут замечаю Старейшину Лянь. Она снова поднимается по ступенькам на помост с выставленной записью. Похоже, что она опять рассматривает работу, внимательно вглядываясь в каждый штрих. Такой анализ не входит в наш повседневный распорядок. Остальные подмастерья ушли, но я не могу пошевелиться – не могу тронуться с места, пока не пойму, что она делает.

Она задерживается на помосте еще немного, и, когда наконец поворачивается, наши взгляды встречаются. Еще через мгновение ее глаза устремляются куда-то мне за спину. Я поворачиваюсь и вижу, что там стоит Чжан Цзин, нервно сжимающая руки. Старейшина Лянь спускается по ступеням.

«Идите на свои места», – приказывает она нам.

Шелковая нить у нее на тунике красная. Когда она проходит мимо нас, вышивка вспыхивает на солнце.

Проглотив ком в горле, я беру Чжан Цзин за локоть и увожу с центральной площади поселка, прочь от слепых попрошаек. Большинство из них – старики и бывшие шахтеры, напоминаю я себе. Она не такая, как они. Она совершенно не такая, как они. Когда мы проходим мимо них, я стискиваю ее пальцы.

«Она поправится, – говорю я себе. – Я не допущу, чтобы она стала одной из них».

Пока мы идем мимо попрошаек, я повторяю эти слова снова и снова, но им не удается заслонить собой картину этих истощенных лиц и пустых, безнадежных взглядов.

Мы быстро доходим до дорожки, которая ответвляется от главной улицы поселка. Я кивком указываю на нее. Чжан Цзин ответно кивает и поворачивает к развилке.

Мы не успеваем уйти далеко: неожиданно из ближайшей рощицы появляется группа людей. Это Шэн и еще двое парней, одетых как поставщики. Эти двое волокут кого-то; я узнаю слугу из нашей школы – того, которого поймали на краже. Новые синяки и рубцы прибавились к тем, которые он получил от поварихи, и, судя по злорадным лицам, взявшие на себя роль наказующих собираются продолжить. Я могу понять возмущение его проступком, но вот от того, с каким наслаждением они причиняют такую боль, мне становится тошно. Чжан Цзин испуганно пятится, не желая вмешиваться ни в какие разборки. Понимаю, что мне следовало бы сделать то же самое, но я не могу. Я выхожу вперед, готовясь высказаться, но не успеваю ничего сделать: меня отбрасывает в сторону еще один человек, пронесшийся мимо. На нем тусклая одежда шахтера. Он быстро подходит к Шэну и остальным, преграждая им путь. Когда я понимаю, кто это, у меня перехватывает горло, и кажется, будто земля под ногами сдвинулась, заставляя терять равновесие.