Райчел Мид - Безмолвная

Это Ли Вэй.

«Что это вы делаете?» – вопрошает он.

Шэн смотрит на него с презрительной ухмылкой.

«Преподаем ему урок».

«Посмотрите на него! – говорит Ли Вэй. – Он уже получил урок. Он и так еле стоит на ногах».

«Этого мало, – заявляет один из приятелей Шэна. – Хочешь сказать, что он может так легко отделаться? Считаешь, что красть еду – нормально?»

«Нет, – отвечает Ли Вэй. – Но я считаю, что он уже достаточно наказан. Благодаря вашему „уроку“ и потере работы при школе он более чем заплатил за преступную попытку помочь своим родным. А сейчас вы просто уменьшаете его способность помогать нам в шахтах. Этого мы сейчас себе позволить не можем. Пора его отпустить».

«Это мы решаем, когда его пора отпускать», – говорит Шэн.

Ли Вэй с угрозой шагает вперед:

«Тогда решайте».

Шэн и поставщики колеблются. Хотя численный перевес на их стороне, Ли Вэй, несомненно, самый крупный и сильный мужчина в нашем поселке. Его руки бугрятся мускулами, приобретенными за долгие часы тяжелой работы в шахтах, и он выше их почти на голову. Он стоит, гордо выпрямившись, крепкое тело напряжено и готово к бою. Его не пугает, что придется выйти одному на троих. Он не испугается, даже если выйдет один на десятерых.

Спустя несколько напряженных секунд Шэн пожимает плечами и усмехается, словно все было отличной шуткой.

«Нам пора работать, – говорит он чересчур непринужденно. – Он заслуживает худшего, но сейчас мне некогда. Пошли».

Поставщики, державшие слугу, разжимают руки, и Шэн со своими дружками поворачиваются, чтобы уйти. Заметив меня, Шэн спрашивает:

«Ты идешь?»

«Нам сегодня в другую сторону», – говорю я, кивком указывая на дорожку.

«Как хочешь», – откликается он.

После их ухода Ли Вэй протягивает руку, намереваясь помочь слуге, лицо которого выражает ужас. Паренек пятится, а потом бросается наутек: страх придал ему силы, несмотря на боль. Ли Вэй провожает его взглядом и поворачивается к нам: похоже, удивляясь тому, что мы еще здесь. Заметив наши синие одежды, он отвешивает почтительный поклон в соответствии с нашим высоким статусом, а потом чуть напрягается, разглядев мое лицо.

Это – единственное внешнее проявление его удивления. В остальном он ведет себя идеально уважительно и благопристойно.

«Прошу меня простить, художники, – говорит он. – Я так спешил помочь, что, боюсь, вас толкнул. Надеюсь, я не причинил вам вреда».

Он обращается к нам обеим, но глаза его прикованы ко мне. Его взгляд настолько пронзителен, что у меня такое чувство, будто он может сбить меня с ног. Или, может, это просто то привычное головокружение, которое я всегда ощущала, оказываясь с ним рядом. Не важно: стоя перед ним сейчас, я обнаруживаю, что не в состоянии двигаться или говорить.

Не замечая моего смятения, Чжан Цзин мягко улыбается.

«Ничего страшного. С нами все в порядке».

«Я рад, – говорит он. Уже начав отворачиваться, он замирает. На его лице отражаются любопытство и неуверенность. – Надеюсь, вы не считаете, что мне не следовало помогать этому пареньку».

«Это было хорошо с твоей стороны», – вежливо отвечает Чжан Цзин.

Хотя она ответила за нас обеих, взгляд Ли Вэя задерживается на мне, словно он надеется, что я что-то добавлю. Вот только я не могу. Я так давно не видела его, и это внезапное, неожиданное столкновение застигло меня врасплох. Выждав несколько неловких секунд, Ли Вэй кивает.

«Ну что же. Желаю вам обеим хорошего дня», – говорит он и уходит от нас.

Мы с Чжан Цзин продолжаем свой путь, и мое бешеное сердцебиение постепенно успокаивается.

«Ты там ничего не стала говорить, – замечает она. – Ты его осуждаешь? Считаешь, что он не должен был мешать Шэну и его дружкам продолжить свою месть?»

Я отвечаю не сразу. Чжан Цзин на год меня старше, и мы чуть ли не всю жизнь были неразлучны и всем делились. Однако есть один секрет, который я от нее утаила. Когда мне было шесть, я залезла на старый подгнивший сарай, что наша мать не раз запрещала нам делать. Когда я оказалась на крыше, она провалилась и погребла меня под собой, а поблизости никого не было. Я застряла в развалинах на два часа – испуганная и уверенная в том, что останусь там навсегда.

А потом появился он.

Ли Вэю было всего восемь лет, но он уже начал работать в шахтах полную смену. Когда он пришел ко мне в тот день, он как раз возвращался с работы и весь был покрыт золотистой пылью. В тот момент, когда он протягивал мне руку помощи, закатное солнце упало на него так, что он засиял и заискрился. Уже тогда мое сердце трогало все необычное и прекрасное; я была очарована. Он помог мне выбраться из-под обломков. Его искренняя улыбка и чувство юмора помогли мне преодолеть робость, положив начало дружбе, которая продлилась почти десять лет и со временем стала чем-то гораздо большим…

«Фэй! – окликает меня Чжан Цзин. Она уже сильно удивлена. – С тобой все в порядке?»

Я прогоняю свои воспоминания, избавляясь от ослепительного образа того золотого мальчишки.

«В полном порядке, – вру я. – Я просто не люблю наблюдать такую жестокость».

«Я тоже», – соглашается она.

Мы сворачиваем на тропу, которая намного у́же главной улицы поселка, но здесь достаточно часто ходят пешеходы, так что она хорошо видна и сильно утоптана. Дорога ведет нас вдоль скалистого обрыва, позволяя любоваться великолепными видами окружающих горных вершин. Время достаточно раннее: в воздухе еще висит туман, скрывающий от нас пропасть.

Мы с Чжан Цзин останавливаемся рядом с кипарисом. Теперь, с приходом лета, он стал зеленее и пышнее, чем когда я видела его в прошлый раз. Сердце у меня сжимается из-за того, что я так давно здесь не была. Древний кипарис упрямо цепляется за свой каменистый карниз, широко раскинув ветви и протягивая их к небу.

«Видите, как гордо он стоит, несмотря на такие суровые условия? – нередко говорил нам отец. – Вот какими нам всегда следует быть: сильными и стойкими, несмотря ни на что».

Тогда мы всей семьей ходили гулять, а эта дорожка, ведущая мимо кипариса, была одной из самых любимых. Когда наши родители умерли, мы с Чжан Цзин развеяли их прах именно здесь.

Сейчас мы с ней стоим рядом и ничего не говорим: просто смотрим на открывшуюся перед нами панораму и наслаждаемся легким ветерком, который играет игольчатыми ветками дерева. Краем глаза я замечаю, что она щурится, – даже здесь. Как это ни больно, я вынуждена наконец что-то сказать. Шагнув вперед, я встаю так, чтобы она видела мои руки.

«Когда это началось?»

Она сразу же понимает, что я имею в виду, и с унылым видом отвечает:

«Не знаю. Довольно давно. Несколько месяцев назад. Поначалу все было не так уж страшно – только иногда в глазах туманилось. А теперь туман приходит чаще и становится гуще. Время от времени я прекрасно вижу. А иногда все вокруг настолько размыто и искажено, что я вообще ничего разобрать не могу».