Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)

Тем вечером я отправился спать пораньше. Чарли по-прежнему озабоченно следил за мной, и это реально действовало на нервы. По дороге к себе я прихватил из ванной три таблетки тайленола. Они подействовали, боль утихла, и я задремал.

Той ночью мне впервые приснилась Эдит Каллен.

В сновидении царила тьма, и только кожа Эдит слабо светилась. Я не видел ее лица – она уходила вдаль, оставляя меня во мраке. Я бежал изо всех сил, но не мог догнать ее, звал во весь голос, но она не оборачивалась. Острое желание догнать ее сводило меня с ума, пока наконец не разбудило. Это случилось среди ночи, и потом я долго, очень долго не мог заснуть. С тех пор я видел Эдит во сне каждую ночь, но только издалека. И ни разу – рядом.

Месяц после происшествия на стоянке прошел в беспокойстве, напряжении и поначалу – в мучительной неловкости.

На всю неделю я очутился в центре всеобщего внимания. Тейлор Кроули меня достала – слонялась за мной по пятам, пытаясь загладить свою вину. Я убеждал ее, что больше всего хочу, чтобы она просто на все забила, тем более что со мной ничего особенного не случилось, однако она не унималась, таскалась за мной с урока на урок, сидела во время обеда за нашим и без того многолюдным столом. Маккайле и Эрике это не нравилось, они поглядывали на Тейлор так же косо, как друг на друга, и я уже начинал опасаться, что обзавелся еще одной непрошеной поклонницей. Мода, что ли, у них такая – влюбляться в новеньких?

Об Эдит никто не вспоминал – никто не ходил за ней следом и не расспрашивал, как все было, хотя я без устали объяснял, что она и есть настоящая героиня, ведь это она буквально выволокла меня из-под машины, рискуя собственной жизнью. Но слушатели всякий раз возражали, что увидели Эдит рядом со мной, только когда фургон оттащили в сторону.

Я терялся в догадках, почему никто не видел того, что произошло на самом деле: она совершила невозможное и спасла мне жизнь. И наконец был вынужден признаться себе: никто не чувствовал присутствие Эдит так же остро, как я. Никто не следил за ней так же пристально. Я вдруг показался сам себе навязчивым и жалким.

Все сторонились Эдит, как обычно. Каллены и Хейлы занимали тот же столик, что и всегда, не ели и разговаривали только друг с другом. В мою сторону никто из них больше не смотрел.

Сидя со мной на уроке, Эдит старалась отодвинуться как можно дальше и, казалось, даже не замечала моего присутствия. Как будто рядом с ней – пустое место. Только время от времени она вдруг сжимала кулаки, и я снова задавался вопросом, так ли самом деле она равнодушна, как кажется.

Мне страшно хотелось продолжить разговор, начатый в коридоре больницы, и на следующий день я предпринял новую попытку. Когда я видел ее в предыдущий раз, в коридоре у приемного покоя «Скорой», мы оба были слишком взвинчены. Но несмотря на то, что мне хотелось знать, как же все было на самом деле, и я считал, что заслуживаю правды, я понимал и то, что выгляжу назойливым – ведь она действительно спасла мне жизнь и вовсе не обязана объясняться. А я ведь даже не поблагодарил ее толком.

Когда я вошел в кабинет биологии, Эдит уже сидела на своем месте. Я сел рядом, но она не повернулась, глядя прямо перед собой. И не подавала виду, что заметила мое появление.

– Привет, Эдит, – сказал я.

Она слегка повернула голову в мою сторону, продолжая смотреть на доску, коротко кивнула и отвернулась.

Вот и весь разговор.

Мы по-прежнему виделись каждый день и на биологии сидели рядом, почти вплотную. Иногда, где-нибудь в кафетерии или на парковке, я исподволь наблюдал за ней и заметил, что ее золотистые глаза день ото дня становятся темнее. Потом они вдруг снова стали золотисто-медовыми. А потом опять начали темнеть. Но на уроках я обращал на нее не больше внимания, чем она на меня. И тосковал. А сны продолжались.

Она раскаивается в том, что спасла меня от фургона Тейлор – другого объяснения не находилось. И поскольку она явно предпочла бы видеть меня мертвым, я делал вид, что меня нет. В письмах матери я бодро врал, что у меня все отлично, однако мать есть мать, и этот бодрый тон ее насторожил. Несколько раз она звонила, чтобы послушать мой голос и убедиться, что все действительно в порядке. На вопрос, почему у меня такой невеселый голос, я отвечал, что достали бесконечные дожди.

Зато Маккайлу явно радовало охлаждение между мной и Эдит. Вероятно, она опасалась, как бы я не влюбился в свою спасительницу. Но теперь Маккайла осмелела, присаживалась на край моего стола перед началом урока и не замечала Эдит так же, как Эдит не замечала нас.

После памятного гололеда снегопады прекратились надолго. Маккайла сокрушалась, что битва на снежках так и не состоялась, однако утешалась мыслью о предстоящей поездке на побережье. Но проходили недели, а дожди все не заканчивались.

Я даже не замечал хода времени. Все дни выглядели одинаково: серость, зелень и опять серость. Мой отчим, Фил, вечно жаловался, что в Финиксе практически не заметна смена сезонов, но, насколько я мог судить, в Форксе с сезонами дело обстояло еще хуже. Я понятия не имел, что весна уже близко, пока однажды дождливым утром не разговорился с Джереми по пути в кафетерий.

– Слушай, Бо… – начал он.

Я спешил укрыться от дождя, но Джереми едва переставлял ноги. Пришлось подстраиваться к его шагу.

– Что, Джереми?

– Да просто хотел узнать, пригласил тебя кто-нибудь уже на весенний бал. На него ведь девчонки приглашают парней.

– А-а. Эм-м… нет.

– М-да. А ты хочешь… то есть, как думаешь: Маккайла пригласит тебя?

– Надеюсь, нет, – чересчур поспешно отозвался я.

Он удивленно вскинул голову.

– Что так?

– Я не танцую.

– А-а.

Некоторое время мы тащились на урок молча. Он задумался. Меня бесила изморось, и не терпелось очутиться под крышей.

– Не возражаешь, если я так и скажу ей? – наконец спросил он.

– Нисколько. И, кстати, отличная мысль. Мне было бы неприятно отказывать ей.

– Ясно.

– Когда, говоришь, этот бал?

Мы подошли к кафетерию. Джереми указал на ярко-желтую афишу бала. Раньше я ее не замечал, но она уже полиняла от дождя и скрутилась по краям; значит, висела здесь довольно давно.

– Через две недели, в субботу, – ответил он.

Вскоре стало ясно, что Джереми поговорил с Маккайлой: на следующее утро на английском она казалась непривычно тихой. За обедом она отсела и от Джереми, и от меня и почти ни с кем не разговаривала. Молчала она и все время, пока мы вместе шли на урок биологии, но перед уроком, как обычно, подошла и присела на край моего стола. Как всегда, я ни на минуту не забывал, что Эдит сидит совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, хотя при этом она была настолько далека, что вполне могла быть плодом моего воображения.