Мелисса де ла Круз - Алекс & Элиза

Поэтому она не сбежит. Она останется и выполнит свой долг. Будет высоко держать голову, и никто не сможет ее ни в чем упрекнуть.

И разве это будет так уж плохо? Элиза понимала, что Анжелика выбрала Джона Черча не за мужественное лицо или статную фигуру, а за то, что он был внимателен к ней и мог обеспечить пропуск в то общество, частью которого сестра всегда мечтала стать… Они проживут вместе замечательную жизнь – такую, как хотела Анжелика. И Пегги заставили принять ухаживания Стивена ван Ренсселера, растянувшиеся на два с половиной года, поскольку он был слишком молод и довольно занудлив. И все же он боготворил ее и был добр, а когда они наконец поженятся, сказала Пегги, это будет союз не двух незнакомцев, пытающихся преодолеть взаимную неловкость, а двух друзей, шагнувших на следующую ступень отношений, имеющих многолетнюю историю (хотя в данном случае одна из них воспитывает другого согласно собственным представлениям об идеальном спутнике, уверенная, что он будет обращаться с ней как с королевой, выполняя любую прихоть). Элиза же была находчивее Анжелики и Пегги вместе взятых. И если они смогли влиять на своих мужчин, почему бы и ей этого не сделать?

Но причина проста: она не хотела выходить за Генри Ливингстона, поскольку была отчаянно, безнадежно влюблена в другого. В того, кто, несмотря на все заигрывания и милые глупости, нашептанные ей на ушко, все намеки на глубину и пылкость чувств, так и не объяснился с ней. И даже не попросил у ее дяди с тетей разрешения ухаживать за ней, на что справедливо указала Китти, не говоря уже о том, чтобы открыто попросить ее руки.

Его репутация говорила сама за себя. Александр Гамильтон был повесой и ловеласом, но она все равно влюбилась в него. Однако это было неважно, ведь он по-прежнему никак себя не проявлял. Он отбыл в Третий Нью-Джерсийский полк за сражениями и славой, покинул город, ни разу не обернувшись.

Подобные мысли крутились в ее голове, когда она услышала шум в задней части дома, рядом с кухней. Один из слуг, решила она, пробрался на кухню ухватить кусочек чего-нибудь съестного, пока хозяйка спит. Или, может быть, это были Китти и Пегги, кто знает. Но мгновение спустя раздался громкий грохот падающей посуды, а за ним слышимые даже через две двери ругательства и сопровождающий их смех.

Элиза отложила книгу и, взяв лампу, вышла в прихожую. Здесь было заметно прохладнее, и ей пришлось накинуть шаль на открытые плечи и декольте.

– Эй, – позвала она тихо, стараясь не разбудить спящих наверху, – если они, конечно, до сих пор не проснулись.

Дверь кухни распахнулась, и в проеме возникла мужская фигура. Она нетвердым шагом направилась к Элизе, но лишь когда между ними оставалось не более пары футов, свет упал на лицо загадочного визитера.

– Полковник Ливингстон! Ради всего святого, что вы здесь делаете?

«Если не считать ответом пьяные прогулки», – добавила она мысленно.

Генри оставил отпечаток потной ладони на обоях, пытаясь удержаться на ногах.

– Что? Элиза? Я что, влез не в тот дом по ошибке? Все эти дома в колониальном стиле одинаковые.

Но судя по усмешке, слегка искривившей губы, все его слова были сплошным притворством.

– Я думаю, вам не следует тут находиться, полковник. Во-первых, плохая примета жениху видеть невесту до свадьбы, а во-вторых, завтра нас ждет длинный день, и нам обоим следует отправиться спать, чтобы отдохнуть после всех этих праздников.

– Праздников? – издевательски протянул Генри.

– Мы выпили по чашке горячего шоколада, – объяснила Элиза.

– Шоколада! Ну конечно. Элиза – разумница – Скайлер. Скучные платья, никаких париков и декольте, чтобы усладить наш взор.

Говоря это, он вскинул свободную руку и вцепился в шаль Элизы, грубо стягивая ее с плеч девушки.

– Что? С декольте я поторопился. Вы только посмотрите! Кто же знал, что вы настолько… одарены!

Элиза знала, что должна быть потрясена, но вместо этого на нее опустилось леденящее спокойствие. Действия Генри настолько выходили за рамки приличий, что высказывать неодобрение практически не имело смысла. Имело смысл обезоружить его.

– В прихожей довольно прохладно. Давайте пройдем в гостиную, где горит камин. Я могу налить вам шоколада.

Не дожидаясь ответа, она отвернулась и направилась в гостиную, по пути поправляя шаль.

– Шоколада? Нет, спасибо, – проворчал Генри, падая на диван, который меньше часа назад оккупировала Китти.

– Мисс Ливингстон была столь любезна, что привезла несколько баночек из своего последнего путешествия.

– Китти? – Генри завертел головой, словно его сестра могла по-прежнему находиться в комнате. – Да, она чересчур увлеклась всеми этими европейскими излишествами. Честное слово, Элиза, чего я больше всего жду после окончания войны, так это возможности вышвырнуть из нашей страны всех иностранцев. Всех британцев, немцев и особенно французов, с их расфранченными мужчинами и замороженными женщинами. Дайте мне хороших, основательных, приземленных американских мужчин и женщин, которые не пудрятся, не носят париков и, черт возьми, не моются.

Элиза мысленно поморщилась от грубости Генри, но внешне сохраняла полное спокойствие и передала жениху чашку. Сделав глоток, он закашлялся, на щеках его выступил румянец, а на лбу – бисеринки пота.

– Что это? – спросил Ливингстон, когда дар речи вернулся к нему.

– Шоколад, как я и говорила, – сдержанно ответила Элиза, потянувшись за кофейником, который прихватила с собой, чтобы добавить Генри напитка. – Он немного горчит, но отлично согревает.

– Он ужасен, – выдохнул Генри, сделав очередной глоток, который пошел намного лучше первого. – И вы, женщины, это пьете?

– Да.

– Боже мой! Я вас недооценивал. У вас, похоже, пищевод, как у коз.

– Я думаю, он очень вкусный, – заметила Элиза, снова наклоняясь с кофейником к его чашке. – Еще?

– Нет! – отшатнулся он, выплеснув половину содержимого чашки на ситцевую обивку дивана.

– О, что случилось? – Его голова мотнулась из стороны в сторону. – Такое чувство, что я в кукольном домике, который трясет разгневанный ребенок.

– Мне кажется, комната ни капли не шатается, – возразила Элиза. – Возможно, вам лучше прилечь и закрыть глаза.

Она забрала чашку и блюдце из его рук и поставила их на маленький столик рядом; тогда Генри откинулся на спинку дивана с такой силой, что шляпа, которую он до сих пор не снял, слетела с головы и скрылась под диваном. Его глаза закатились, рот приоткрылся, а пальцы правой руки слабо затеребили шейный платок, словно никак не могли развязать узел. Элиза сидела очень спокойно, дожидаясь неизбежного, по ее мнению, храпа, а с ним и возможности сбежать. И, на самом деле, один громкий всхрап вырвался из горла гостя, но этот звук, похоже, разбудил Генри, заставив его нетрезво качнуться вперед и пнуть столик, от удара разлетевшийся в щепки. Фарфоровая чашка упала на пол и разбилась с громким звоном.