Шарлотта Мендельсон - Почти англичане

– Я… Мне надо…

– Я не спихнул на тебя всю работу, – говорит он. – То есть я и сам им все расскажу.

– Отлично! Ха! Зачем тогда ты меня впутал? Я уже солгала им из-за тебя.

– Да. Но.

– Что «но»?

– Я подумал, лучше уж написать, чем вообще ничего не делать. Первый шаг. Ты хоть представляешь, каково это – ненавидеть себя столько времени?

Придурок. Лгать ради него? Ну уж нет! И вообще, разве он не должен сперва отчитаться за все, что делал, где и как часто? «У меня, – думает Лора, – есть право знать». И еще ей до сих пор не представился случай упомянуть об Алистере Саджене, а это важно. Петер должен знать, что его покинутая жена пользуется успехом.

– Пошли, – говорит он.

Старик в опасно застегнутых штанах выбирает этот момент, чтобы прошаркать через порог «Геркулеса». Лора и Петер только что вышли в переднюю и вынуждены посторониться. Между внешней и внутренней дверями – крошечный закуток, обтянутый блестящей красно-коричневой анаглиптой. Петер так близко, что Лора чувствует жар его тела. Почему он никогда не носит пиджак? Мятая серая рубашка, затылок в трех дюймах от Лориных глаз – все это невыносимо раздражает. Шнурки развязаны, брюки в грязи, и все же он выглядит лучше, чем того заслуживает. Как его клетки смели обновляться, когда она так страдала? Она, Рози, Марина – и не рассказывай, как скучал по нас, думает Лора: ты сам это выбрал.

Сердце учащенно колотится, сотрясая все тело, будто готово разбиться в любую секунду. Гормоны или эндорфины – знакомый Петеров запах – оживляют ядовитые споры, все эти годы дремавшие в спячке. О нет, думает Лора. Только не все сначала.

Затем в лицо ударяет холодный воздух. Нет. Нет, черт возьми! Это всего лишь пот и грязь – он, может быть, нарочно их испускает. К тому же вполне вероятно, что Лора впервые за долгие годы слегка пьяна. Они идут бок о бок мимо закрытых забегаловок и цветочных клумб. Петер очень высокий, не чета своей усохшей родне или изящному Алистеру Саджену; он единственный, рядом с кем Лора не чувствует себя жирафой. Что-то плывет между ними – призрак их общего прошлого.

Не поворачивайся. Не смотри на него, он этого не заслуживает. Лора яростно ускоряет шаг, чтобы заставить себя догонять, но Петеру, с его армейской походкой, это почти не стоит усилий. Она вспоминает… Когда это было, в канун Нового года? Семьдесят первого, ты только подумай! Они встречали его в компании всех своих знакомых, и Петер прошептал ей на ухо слова, которые Лора никогда не забудет: единственное, что у всех них общего – это секс. «Мы все этим занимались, – сказал он. – И знаем об этом». Он был прав – этот забавный и щекотливый факт по-прежнему ее удивляет: липкие тайны ночи.

Прекрати! Сколько новогодних ночей он с тобой провел?

– Так с ними правда все хорошо?

– Я же сказала. Почему ты за весь вечер не выпил ни капли?

– Завязал.

– Что, серьезно? Взял и бросил?

– Мне это только вредило, – мягко говорит он.

– Можешь не рассказывать, я-то своими глазами видела… То есть хорошо, конечно. Ты… по-другому выглядишь.

– Еще йога. Вегетарианство. Работал на ферме в Уэльсе, стал чище. Я теперь новый человек.

Лжец. Если бы это было правдой – а это неправда, – он бы разрыдался и упал перед ней на колени. Он бы, черт его подери, весь вечер молил о прощении. А Лора, не сказав никому, что он в Лондоне, жив-здоров, стала его соучастницей.

Они должны обо всем узнать. Лора смотрит на его профиль. Она им расскажет, как только придет домой.

– Метро тут рядом, – говорит он, сворачивая в мощеный проулок. На другом конце, за бетонными тумбами, в вихре света проплывают автобусы и машины «Скорой помощи».

«Когда дойдем до них, – говорит себе Лора, – я велю ему оставить нас навсегда. Вот что я сделаю».

– Что? – спрашивает Петер через плечо.

Сама не зная зачем, она садится на тумбу.

– Я… – говорит Лора. – Это было так… Когда ты собираешься им рассказать, черт возьми?

Петер склоняется и смотрит ей в глаза. В груди что-то оседает, подтаивает и падает, как айсберг, отколовшийся от материка.

– Знаю, – говорит он, – я… просто… это нелегко. Она часто обо мне вспоминает?

– Вот это эго! – Лоре так смешно, что почти не хочется плакать. – Прости, мы говорим о дочери, которую ты бросил, или о твоей матери?

– Я про Рози. Черт, я не…

– Нет, если хочешь знать, практически не вспоминает. Потому что иначе расплачется. А ты чего-то другого ждал? Подумай, как это было унизительно для нее, кроме прочего. И в разводе-то ничего хорошего нет, а уж это…

– Бедная Рози, – говорит он. – Ну и скотиной же я был… С тобой тоже, старушка.

Последние остатки самообладания и достоинства рассыпаются в пыль. Лора погружается в пучину жалости к себе, горькие волны несчастья бьются о ее голову. Она осталась одна.

Нет, не одна. К ней, увязнувшей в болоте стыда, тянется чья-то рука; палец, проплыв у лица, отводит прядь волос, соблазнительно прилипшую к губе. Лора закрывает глаза.

И тут же их открывает. Какого черта он делает? Она поднимает голову, чтобы сказать Петеру – пусть оставит ее в покое, да как он смеет даже думать…

Он ее целует.

Нетболпротив Саутгемптонского колледжа: VII (A), 15:15;

экскурсияво Флоренцию для пятиклассников; разговор о карьере с Хилари Бертеншоу, ККВ: «Государственная служба», 18:00.

Марина, совершенно измотанная после вчерашнего пылкого, суматошного вечера, просыпается в понедельник и находит записку от кастелянши:

ФАРКИСС М. (6-й кл.): позвонить матери.

Она так напугана, что с трудом набирает номер. На этой неделе ее день рождения – и вот она сирота. К телефону подходит Жужи.

– Что случилось? Кто звонил? Что с мамой? – выпаливает Марина.

– Не будь смешной.

– Но мне сказали…

Однако у Жужи накопилось столько вопросов о школе, что проходит немало времени, прежде чем они добираются до сути.

– Твой милый обед с миссис Добош вчера, – говорит она, – ты не рассказываешь нам.

– Миссис… о боже!

– Маринака!

– Но я же сказала…

– Марина. Я не знала, что ты такая глупая.

К телефону подходит Рози. Она очень спокойна, и от этого только хуже. Мамы даже нет дома («Она рано идет в приемную, – говорит Ильди в свой черед, – Лора много работает»), так что, когда трубка возвращается к Жужи и та спрашивает: «Но зачем тебе этот дурацкий научный обед?», Марине неоткуда ждать помощи. Стоит ли рассказать о «Дубе» на случай, если миссис Добош ее заметила? А вдруг не заметила?

– Я… – мямлит Марина, – я…

Жужи понижает голос – ее шепот звенит у Марины в ухе:

– Дорогуша, я тебе не верю. Скажи, это мальчик?

Маринина кожа еще помнит поцелуй Александра Вайни, реальный теперь не менее, а то и более, чем вчера. Не в силах сдержаться, Марина внезапно спрашивает: