Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками

Глаза мои были полны слез, я видела его лицо смутно, как в тумане, и не поняла, плачет он тоже или нет. Он крепко обнял меня, и я погрузилась в его объятия, словно в струи влажного и теплого дождя.

– Клэр, ты меня убиваешь, даже без ножа… – пробормотал он мне в затылок, наклонился, подхватил и понес к постели.

Уложил среди смятых простыней, а сам опустился на колени рядом.

– Ты ляжешь со мной, и я буду любить тебя, как только могу. И если в этом будет твоя месть, давай мсти. А я буду счастлив этим, потому как моя душа принадлежит тебе, она твоя до самого своего темного уголка…

Плечи его все еще были теплыми после ванны, но он весь так и задрожал, когда я обняла его за шею и привлекла к себе.

И я наконец отомстила ему, а после, держа в объятиях и поглаживая густые, все еще мокрые пряди волос, стала баюкать.

– А иногда, – шепнула я ему на ухо, – мне хочется, чтобы ты весь… был во мне. Чтобы я могла держать тебя в себе и защищать.

Большая теплая рука приподнялась с постели, ладонь мягко опустилась на мой округлившийся живот, поглаживая его и лаская.

– Я с тобой, милая, – сказал он. – Я там…

Впервые я почувствовала это на следующее утро, когда, проснувшись, смотрела, как одевается Джейми. Легкое трепетание внутри – совершенно новое и одновременно как будто знакомое ощущение. Джейми стоял ко мне спиной, влезая в рубашку длиной до колен, потом стал расправлять складки белой ткани на плечах.

Я лежала совершенно неподвижно, надеясь, что это придет снова. И оно пришло: на этот раз целая серия легких быстрых толчков, напомнивших мне почему-то лопанье пузырьков газа, поднимающегося на поверхность со дна бутылки с газированным напитком.

Вдруг вспомнилась кока-кола, странный темный густой американский напиток. Я попробовала его однажды за ужином с одним американским полковником, который подал его в качестве деликатеса. Чем во время войны кола, очевидно, и являлась. Ее подавали в зеленых бутылках толстого стекла со сглаженными гранями. Бутылки были запечатаны металлической пробкой и слегка напоминали по форме очертания женской фигуры: одно утолщение прямо под горлышком, другое, более заметное, – ниже.

Я вспомнила, что, когда бутылку открыли, в узкое горлышко рванулись миллионы пузырьков, совсем крошечных, меньше и тоньше пузырьков шампанского, и стали весело лопаться в воздухе. Я осторожно прижала ладонь к животу.

Да, так и есть. Вопреки моим ожиданиям его или ее тельца прощупать не удалось, но полное ощущение, что там кто-то есть, сохранялось.

– Джейми! – тихо окликнула я.

Он завязывал сзади волосы в толстый пучок, обматывая пряди кожаным ремешком. Склонив голову, обернулся и с улыбкой глянул на меня исподлобья:

– Что, проснулась? Еще рано, mo duinne. Давай поспи еще чуток.

Я хотела было сказать ему, но что-то меня остановило. Он бы все равно не почувствовал пока… В этом первом движении было нечто очень личное, интимное, словно некий секрет, который я должна была разделить со своим ребенком, знак, который он подал мне, объявляя о своем существовании. Это знание, эта тайна связывали нас, как общая кровь, бежавшая по нашим жилам.

– Хочешь, я заплету тебе волосы? – предложила я.

Иногда, отправляясь в доки, он просил меня заплести свою густую гриву в плотную косичку; это защищало волосы от пыли и ветра. И все поддразнивал меня, что когда-нибудь по примеру моряков обязательно обмакнет ее в деготь и все проблемы с прической будут решены, и надолго.

Он покачал головой и потянулся за килтом:

– Нет. Сегодня к вечеру я собираюсь заглянуть к его высочеству принцу Карлу. И хоть дом его сквозит как решето, все же ветер там не такой сильный, чтобы растрепать мою гриву.

Он подошел к постели. Увидел, что рука моя лежит на животе, и положил поверх свою.

– Как чувствуешь себя, англичаночка, нормально? Уже не так сильно тошнит?

– Да, гораздо лучше.

Действительно, теперь по утрам меня почти совсем не тошнило, хотя легкие приступы дурноты охватывали порой в самый неподходящий момент. К тому же я вдруг обнаружила, что совершенно не в силах выносить запах жареного рубца с луком, а потому это пользующееся такой популярностью у слуг блюдо готовить отныне было запрещено, ибо его всепроникающий аромат поднимался с кухни наверх, готовый, словно дух или привидение, ворваться ко мне в гостиную, стоило только отворить дверь.

– Ну и прекрасно. – Он поднес мою руку к губам и поцеловал на прощание пальцы. – Поспи еще, mo duinne.

Дверь за ним тихо затворилась, и я осталась одна в утренней тишине обитой деревом спальни, нарушали которую лишь слабые звуки какой-то хозяйственной возни, доносившиеся снизу.

Квадраты блеклого солнечного света проникали сквозь оконные створки и отпечатывались на противоположной стене. Похоже, день сегодня будет чудесный. Весенний воздух становился теплее с каждым днем, в садах Версаля распустились бело-розовые цветы слив, и вокруг них с жужжанием вились пчелы. Наверное, все придворные выйдут сегодня в сад насладиться прелестями весны.

Я же наслаждалась теплом и покоем и была одна и не одна.

– Привет, – тихо сказала я и снова ощутила под рукой легкое трепетание крыльев бабочки.

В начале мая в здании королевского арсенала прогремел взрыв. Позже я узнала, что охранник оставил факел в неположенном месте и через минуту самый большой в Париже склад пороха и боеприпасов взлетел на воздух с таким грохотом, что спугнул голубей с крыш Нотр-Дама.

Занятая работой в «Обители ангелов», я не слышала самого взрыва, но мне пришлось столкнуться с его последствиями. Несмотря на то что больница находилась в противоположной от арсенала стороне города, пострадавших было столько, что в окрестных больницах не хватило места и многие попали к нам. Искалеченных, обгоревших и громко стонущих, их привозили на телегах или несли на носилках через весь город.

Было уже совсем поздно, когда мы приняли последнего пострадавшего и осторожно уложили забинтованное тело среди прочих, по большей части грязных и безымянных, пациентов «Обители ангелов».

Увидев, сколько работы ждет наших сестер, я послала Фергюса домой передать, что освобожусь поздно. Теперь он вернулся, и вдвоем с Муртой они коротали время у входа в больницу, ожидая, когда можно будет проводить меня и Мэри домой.

Наконец мы, усталые, вышли из двойных дверей. Мурта в это время демонстрировал Фергюсу свое искусство метания ножей.

– Ну давай, – говорил он, стоя к нам спиной. – Как можно быстрее, на счет «три». Раз… два… три!

Фергюс держал в руке большую белую луковицу. На счет «три» он метнул ее, и она покатилась, крутясь и подпрыгивая, по неровной дорожке.