Элоиза Джеймс - Однажды в замке

– Я хотела быть ее матерью! Хотела!

Вспышка недоверия во взгляде Гауэйна била больнее ярости. Но он тут же отвернулся в поисках второго сапога.

– Я бы любила ее, – продолжала Эди, дрожащим голосом. – Но тут появилась Лила, и…

Слезы брызнули ей на щеки.

Гауэйн пожал плечами.

– Стоило мне взглянуть на тебя, и я потерял способность мыслить здраво. Я пришел к твоему отцу и купил тебя, точно так как покупают лошадь. – Он сунул ногу во второй сапог. – Потом я позорно провалился в постели, не говоря уже о том факте, что, как последний осел, даже не знал, что все эти охи и ахи сплошь театральная игра моей жены, чрезвычайно талантливой актрисы.

Эди увидела, как его передернуло.

– Я сказал тебе, почему не спал с женщиной до брака? – бросил Гауэйн с такой яростью, что Эди снова заплакала. – Я, подобно Дон Кихоту, считал, будто честь требует нашей взаимной искренности. И когда встретил тебя, решил, что ты – та, которая мне нужна. Черт, я даже влюбился в тебя… – Она издала какой-то странный звук, и он поднял глаза. – Давай, назови меня проклятым глупцом, потому что я таков и есть. Я полюбил тебя и решил, что ты идеальная женщина, хотя все указывало на обратное.

– А теперь ты считаешь, что я не идеальная женщина для тебя? – спросила Эди надтреснутым голосом.

– Ты идеальный музыкант. Идеально играешь на виолончели. По правде говоря, единственное, что ты ценишь и любишь – этот инструмент. Твой отец практически так и сказал мне. Но я проигнорировал и его. Ты замужем за виолончелью, не за мной. А я женат на женщине, которой приходится напиваться, чтобы насладиться интимными отношениями с мужем.

– Неправда, – прошептала она. – Сначала… сначала мне нравилось. И ты это знаешь. Я вышла замуж за тебя.

Эди вглядывалась в лицо мужа в поисках искорки тепла, которая всегда присутствовала, когда он смотрел на нее, когда протягивал руку, чтобы коснуться. Она всегда чувствовала, что он хотел ее… да, что он любил ее.

Но искорка исчезла.

– Ты сказал, что любишь меня! – вскричала она, ненавидя звук собственного голоса, молящего о прощении. – Это не может просто так исчезнуть.

– Я люблю женщину, созданную моим воображением, – отрезал Гауэйн, – женщину, у которой был такой жар, что она даже не могла меня слышать. Но я не заметил, что эта женщина – не ты. Ты сама сказала, что не хочешь быть матерью, но мне казалось, что ты сможешь изменить свою натуру ради меня. Я был так же пьян, как мой отец после бутылки виски, но только пьян продуктом собственного воображения.

– Не надо! – всхлипнула Эди. – Пожалуйста, не говори так!

– Я просто констатирую факты.

Он вдруг показался ей ужасно усталым. Кожа туго натянулась на скулах.

– Я виноват не меньше тебя. Я торопил со свадьбой, и у нас не было времени узнать друг друга. И теперь нам обоим приходится терпеть последствия. И что важнее всего, я потерпел крах в том, что составляет гордость мужчины. – Он натянул рубашку. – Мне нужно изменить свое мировоззрение. Пересмотреть приоритеты. И все будет хорошо.

Гауэйн произносил каждое слово со свирепой точностью.

– Гауэйн! – отчаянно крикнула Эди.

Он подошел к двери, оставив ее стоять посреди комнаты.

– Театральные эффекты тебе не идут, – жестко бросил герцог. – Отец предупреждал меня. Говорил, что есть два сорта женщин: те, которые дают и принимают наслаждения, и жены, которые холодно лежат в постели, подобно распластанным оладьям.

Слезы струились по лицу Эди, застилая глаза.

Гауэйн открыл дверь спальни, но внезапно развернулся и бросился назад. Эди едва успела отскочить, когда он схватил книгу, лежавшую на пристенном столике. Лицо снова исказилось яростью… и не только. Он выглядел как король-воин, преданный собственными людьми. Как Юлий Цезарь, увидевший меч в руке Брута.

– Что случилось? – со страхом спросила она.

Гауэйн медленно повернулся к ней.

– Не только я один знаю, что потерпел крах в постели, не так ли?

Эди почувствовала, как кровь отлила от лица. Угрызения совести убивали ее.

– Ты сказала леди Гилкрист. Мало того, написала ей письмо с описанием моих недостатков, верно?

– Я не вдавалась в подробности, – заверила Эди сдавленным голосом.

С губ герцога сорвалось богохульное проклятие.

– Как ты могла так поступить? Сказать кому-то о том, что происходит в нашей постели?

Он даже не кричал. Но это было хуже, чем крик. В его голосе звучало унылое смирение с ее предательством, которое ранило ей сердце.

Эди снова всхлипнула.

– Я не хотела, чтобы так вышло! – вскрикнула она и, бросившись вперед, обняла его.

– Лила мне как мать. Пожалуйста!

Гауэйн снял с шеи ее руки и отступил.

– Ты сказала женщине, которая будет растить мою сестру, что я причинил тебе боль в постели. Сказала жене одного из председателей Банка Англии, что пришлось изображать наслаждение… потому что я не мог услышать правду. – Он ощерился, и последняя фраза вырвалась рычаньем: – Будь ты проклята! Ты лишила меня мужского достоинства и сделала посмешищем!

Эди трясло от невольных, неконтролируемых рыданий.

– Гауэйн, нет! – заклинала она. – Лила никогда и никому не скажет!

– Лила уже сказала.

Его лицо было свирепым, но голос оставался абсолютно спокойным.

– Твоя мачеха оказала мне любезность и подарила книгу стихов о соитии мужчин с женщинами. Мне это показалось странным. Теперь я вижу, что она преподала мне урок, как спать с моей женой.

Ноги Эди подкосились, и она упала на колени перед мужем. Плечи дрожали, волосы упали на лицо.

– Пожалуйста, прости меня, прошу! – выдавила она. – Я люблю тебя! И мне так жаль…

– Мне тоже, – ответил Гауэйн, прежде чем выйти.

Прошло немало времени, прежде чем слезы иссякли. Эди оплакивала свой брак и рану, бездумно нанесенную тому, кто любил ее. Он любил ее. Гауэйн полюбил ее, а она этого даже не заметила.

Немного успокоившись, она вдруг ощутила такую сильную тошноту, что вскочила и бросилась в ватерклозет, где из нее вылилось все шампанское. Потом вернулась, все еще дрожащая, но с прояснившейся головой и села на постель подумать.

Эдит плакала не только потому, что оскорбила Гауэйна, но еще и потому, что любила его. Влюбилась, возможно, между одним дорожным столбом и вторым, пока наблюдала, как он решает проблемы, терпеливо выносит бесконечные описания жареной курицы, потому что это делало Бидла счастливым, пока наблюдала, как он слушает музыку – музыку, которую раньше считал бесцельной тратой времени. Но он все равно уважал ее любовь к виолончели и изменил расписание путешествия, и…

И любил ее!

Наутро она проснулась, чувствуя сосущую пустоту внутри, как раковина, чей обитатель давным-давно умер. Гауэйн был прав: она бесполезна как женщина и как жена. Пришлось напиться, чтобы получить удовольствие. Она кончит жизнь пьяницей. Или будет принимать морфий, чтобы достичь прекрасного чувства полета, описанного Лилой.