Элизабет Макнилл - Девять с половиной недель

Он сидит на диване. Я сижу на полу у него между ног на двух подушках, прислонившись спиной к дивану – шея и плечи опираются на край; моя откинутая назад голова лежит между его бедер. Он играет с моими волосами: накручивает на палец локон за локоном; пропускает их, приподнимая и слегка оттягивая сквозь пальцы; массирует голову, медленно перемещая пальцы.

Кронкайт удаляется спать, и мы смотрим сменяющие друг друга на экране телевизора: игру, затем программу, в которой полицейские попеременно преследуют машины, а потом сталкиваются с ними. Мелькающие изображения (в конце новостного выпуска он выключил звук) служат умиротворяющим и на удивление подходящим сопровождением для истории кошек, которую он неспешно разворачивает передо мной.

Первая появилась в его жизни вместе с женщиной, которая четыре года назад недолго жила с ним. Она едва успела перевезти в эту квартиру кошку, как ей предложили высокооплачиваемую должность в Цюрихе, и она решила уехать за границу. Кошка осталась – с ним. Несколько месяцев он еще считал свой дом временным пристанищем для животного, которое, кажется, сразу почувствовало себя на своем месте. Этот нечесаный шелудивый зверь с облысевшим хвостом представлял собой кричащую палитру не сочетающихся цветов, которая напоминала о моде последних зимних сезонов: одежда, изготовленная из материи, странно именуемой «забавный мех» (англ. fun fur) и воспроизводящая идею и форму, если не целиком внешний вид, юбок первых американцев. Он пытался – и в первое время активно – пристроить кому-нибудь кошку. Однако вскоре ему пришлось признать, что большинство его знакомых (некоторые согласны были рассмотреть идею завести котенка, другие подумывали о сиамце) обмануть совсем не просто. Непродолжительность их визитов и скованность в поведении доказывали, что сама мысль о том, чтобы поселить в своих симпатичных и изящно обставленных манхэттенских квартирках вот это животное, приводила их в ужас. В какой-то момент он даже поместил объявление в «Таймс». Он указал оба телефона – домашний и рабочий, а объявление печатали в течение пяти дней подряд, но не поступило ни одного звонка. Шли месяцы, и он подумывал о том, чтобы отдать кошку в приют. Но в конце концов отложил это решение, по крайней мере пока. Такая возможность ведь есть всегда; а потом, может, подвернется что-то более подходящее.

Годом позже у него гостила 11‑летняя племянница, которая приехала в Нью-Йорк на конкурс по орфографии, где ей не удалось занять призового места. В благодарность за заботу, которую он проявил, показывая девочке город, ее мать – его сестра – подарила ему вторую кошку, и, очевидно, немыслимо было отказаться от подарка. «Это был маленький котенок, и выглядел он не лучше первого. В первые дни он просто с ума сходил, ну и другой кот вел себя не лучше: они катались по полу, сцепившись, и мне казалось, что я принес домой удава. Но кончилось тем, что им как-то удалось подружиться.

«А потом, однажды вечером, я шел домой и увидел в переулке детей. При виде меня они разошлись, но знаешь, с таким деланно небрежным видом. И я, как дурак, вернулся туда, а на земле, представляешь… Ну, в общем, он был не в самом лучшем виде. Я поднимаюсь к себе, как любой нормальный человек, наливаю выпить, сажусь читать газету с мыслью: через час его уже не будет. А час спустя говорю себе: тебе еще один кот нужен, как зайцу – стоп-сигнал .

Я подумал: наверно, кто-нибудь (или что-нибудь) уже убил его, да и подбирать не стоит – это уже слишком. Я делаю яичницу, салат, пью кофе; обещаю себе выйти прогуляться после новостей в 11 часов. И, естественно, он еще там, только теперь валяется возле мусорных баков. И я достаю газету из бака и несу его наверх. А на следующее утро думаю: я что, похож на медсестру? – и везу к ветеринару, у которого стерилизовал первых двух. Я забрал его через шесть дней, и он уже был как новенький. Еще бы не был – за 68 долларов и 80 центов. И каждый раз, когда мне нужно уехать, уборщице приходится тащиться сюда из Квинса. А иногда она не может, и оказывается, что ни одному из моих друзей не пришло в голову поселиться поближе ко мне, а ведь, живя в этом районе, ты уже не можешь просить кого-нибудь задаром ехать сюда из Сентрал Парк Уэст, или с 65‑й улицы, или, прости господи, из Бруклина. Даже Энди не сказать, чтобы в пяти минутах – перекресток 30‑й и Парк-авеню. А соседскому мальчику с нашего этажа понадобилось зачем-то уехать учиться в Мичиган – в Мичиган, черт бы его подрал! Так что его пришлось сбросить со счетов. И теперь мне приходится по очереди просить других соседей, а я терпеть не могу просить одолжения у людей, с которыми я бы предпочел вообще никогда не встречаться…»

«Ну хоть не пахнут», – говорю я, во второй раз за этот вечер, и он отвечает: «Да уж, утешение».

Каждый день я ходила на работу – эффектная бизнесвумен, которую любят друзья и ценит начальство. Ровно в пять часов вечера я собиралась, обменивалась любезностями в коллегами в лифте и ехала домой – к нему. Я заходила к себе, только чтобы забрать одежду и раз в неделю – почту. По утрам мы по одной и той же ветке метро снова ехали на работу, читая вместе одну и ту же «Таймс»: гладко выбритый мужчина – деловой костюм в тонкую полоску, дипломат в руках, хорошие зубы, приятная улыбка; я, тоже с портфелем, летней сумочкой, каблуками, помадой и свежей укладкой. Привлекательная пара хорошо образованных людей в Нью-Йорке – средний класс, достаток и культурный уровень.

«Давай, давай, пора вставать», – кричит он, остановившись на пороге. У него в руках старый металлический поднос, на котором тарелка яиц, три поджаренных булочки, чайник с чаем и чашка. В маленькой деревянной миске лежит очищенный, поделенный на дольки апельсин. Над подносом – его широко улыбающееся лицо. «Да куда ты торопишься, – говорю я. – Сейчас половина десятого, господи…» Я прислоняю обе подушки к спинке кровати и сажусь, разглаживая руками одеяло. «И сегодня суббота!» Он ставит поднос и вытирает несколько капель пролитого чая бумажным полотенцем, которое принес с собой, зажав под мышкой. «Сегодня суббота, – повторяю я. – Я надеюсь, ты не собираешься никуда идти, я не хочу никого видеть. Я хочу остаться прямо здесь, спать до полудня и потом за весь день не сделать ничего требующего больше усилий, чем позвонить сестре и почитать журнал про звезд».

«Увлекательно, – говорит он. – Можешь заняться этим, когда мы вернемся. Мне нужно в“ Блумингдэйлс”». – «Тебе следует подумать о том, чтобы играть в теннис в помещении, – отвечаю я. – Ты явно слишком подолгу бываешь на солнце. Никакая сила не заставит меня поехать в“ Блумингдэйлс” в субботу». – «Больше получаса это дело не займет, клянусь. И все вместе – полтора часа. Полчаса дороги, полчаса там, полчаса обратно. Чем быстрее перестанешь говорить и начнешь есть, тем скорее закончим. Ты вернешься в постель к половине двенадцатого».