Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

Беатриса видит в глазах Маргариты торжество. Она вырывает руку у пытающегося сдержать ее Карла и поворачивается лицом к сестре.

– Что все это значит? – вопрошает она, не заботясь, кто ее услышит, и надеясь, что весь мир заметит Маргаритину мелочность. – Я думала, мы будем ужинать вместе, все четверо и мама.

– Элеонора и я королевы, – отвечает Маргарита. – Тебе не подобает сидеть на одном уровне с нами.

– Мама не королева.

– Да, пожалуй, ты права. Так что, хочешь, чтобы я посадила ее ниже? – Губы Маргариты изгибаются в деланой улыбке от мелочной победы.

К Беатрисе подходит Карл и берет за локоть:

– Посмотри: мой брат Альфонс и его милая жена за нашим столом, и все основные графы тоже, – успокаивает он, уводя ее. – В любых обстоятельствах сидеть с ними – большая честь.

– Это оскорбление, и ты это знаешь, – кипит Беатриса. – Маргарита унизила меня перед всеми баронами Франции.

– Терпение, любовь моя, – шепчет Карл, усаживая ее. – Ты из лучшего материала, чем она.

– Она не поможет нам получить Сицилию, Карл. Пока мы не отдадим ей Тараскон.

– А нам и не нужна ее помощь, как и содействие Людовика. Мы неудержимы, Беатриса! Не сомневайся. Когда-нибудь я сделаю тебя императрицей. Ты будешь выше всех своих сестер – выше любой женщины в мире.

Беркхамстед, 1255 год

Возраст – 27 лет

Убийство плохо сочетается с обедом. Когда гонец приносит донесение, Санча отодвигает тарелку. Известие гласит: в Линкольне, в доме еврея, в колодце найдено тело мальчика. За убийство король Генрих арестовал этого еврея и еще восемьдесят девять других.

– Девяносто евреев! – Ричард вскакивает со своего места, чуть не сбив обед со стола. – За смерть одного ребенка?

Встревоженный гонец пятится и закрывается руками, как на его месте сделал бы и любой при дворе короля Генриха.

Но Ричард не любитель пускать в ход руки, разве что иногда в отношении Санчи.

Впрочем, после Рождества в Париже он обращается с ней ласково. Тогда он пришел к ней в покои и утешал, пока ее головная боль не улеглась. Он целовал ее, произносил ласковые слова и в конце концов уговорил пойти на пир. Обрадованная его проявлением любви, она даже выпила кубок вина. А после этого почувствовала себя еще счастливее. Она засияла – да! Почему не сказать это? – как никогда раньше, освещенная любовью Ричарда. Французские бароны облизывались на нее, словно она была главным блюдом, их глаза, как руки, ощупывали ее плечи и грудь. Они с Ричардом сидели не за королевским столом, а вместе с Беатрисой, что несколько утешило ту после жестокой отповеди Маргариты. Какими вредными умеют быть сестры, несмотря на любовь друг к другу – или, может быть, вследствие этой любви?

– Ты заставила меня гордиться, – сказал ей Ричард после, когда отвел в ее покои. – Французские бароны тебя не забудут – и меня. Неужели Гасконь уплывет из наших рук?

Ей хотелось сказать ему: «Забудь же ты Гасконь!» Ведь забери ее Ричард – и Элеонора никогда бы этого им не простила. Да и восстания там уже утихли, после того как король Генрих женил своего сына Эдуарда на дочери кастильского короля. Но Ричард не перестает стоять на своем. В этом отношении он похож на Марго: упрется на том, как, по его мнению, должно быть, хотя на самом деле все совсем не так. Маргарита воспринимает Прованс как свое владение, а Ричард никак не может отказаться от Гаскони, потому что ему когда-то ее отдали, хотя потом отобрали назад.

Как хорошо ему было с Санчей в ту ночь, они ушли в ее покои, и ласки его были такими нежными, будто адресовались любовнице. Он не сказал ей ни единого грубого слова с тех пор, как они вернулись в Беркхамстед. Только теперь его прорвало – но, слава богу, не на нее. На этот раз гнев обрушился на его брата.

– Девяносто евреев! И некоторые из них – богатейшие торговцы в Линкольне. Если суд признает их виновными, Генрих конфискует их земли и имущество. А в чем они обвиняются?

– В ритуальном убийстве, мой господин, – отвечает юноша. – Говорят, они каждый год распинают христианского мальчика и пьют его кровь.

– Глупости, – ворчит Ричард. – Генрих передал мне еврейские налоги в счет своего долга, но теперь ему не хватает доходов, и он хочет эти деньги вернуть. Интересно, кто сочинил эту сказку про распятие?

– А по-моему, звучит правдоподобно, – говорит Санча. Авраам всегда по-особому смотрит на нее, когда она после молитвы выходит из церкви с крестом на шее и четками в руках. Ей представляется, как он заманивает бедного мальчика к себе и делает с ним нечто ужасное, потому что тот христианин.

– А самое невероятное – это что люди верят подобным байкам. – Ричард сердито смотрит на покрасневшего гонца. – Ты знаком хоть с одним евреем? Это образованный народ. Большинство из них мыслители и болтуны. Но уж точно не убийцы.

– Я знаю нескольких евреев, – говорит Санча. – Да, они любят поговорить. Но не забывай, что они убили Иисуса.

– И все равно история звучит сомнительно. Несомненно, ее из жадности состряпали те, для кого евреи представляют собой прибыльную цель. – Он снова садится. – Пожалуйста, попроси короля отложить слушания по этому делу до моего прибытия. Завтра утром я уезжаю в Лондон.

Посланник кланяется и уходит, но в зал входит другой – постарше и в богатом облачении.

– Мой господин, я принес печальную весть. Предложенный папой римским кандидат на германский трон Вильгельм Голландский тяжело заболел.

– Он твой друг, Ричард? – спрашивает Санча.

– Если умрет – то лучший друг на свете. – Ричард с горящими глазами потирает руки.

Он вручает вестнику кошелек монет и посылает его в бани, потом вскакивает и, пританцовывая, ведет Санчу вниз по ступеням, а потом кружит по полу.

– Да уж, печальная весть! Еще миг, и Германия будет моей, дорогая. И ты будешь моей королевой.

– Я – королевой? – смеется она. – Надеюсь, в раю.

– Тебе не придется ждать так долго, моя киска. – Он хватает ее за руки. – Санча, я знаю, на что ты способна. Я видел тебя в Париже, как ты ошеломила всех баронов.

Флиртом, хочется ей сказать. В конце концов, это были французы. Он кружит ее, то отпуская от себя, то притягивая ближе. От него пахнет дровяным дымом и лаймом. Его глаза сияют.

– Мы будем королем и королевой германцев. Или римлян, как некоторые их называют. По мне, предпочтительнее римляне.

– Но Римской империи больше нет, а Германия процветает.

– Вот об этом я и говорю, – ухмыляется он.

– О падении Римской империи?

– Нет, что ты! – Он притягивает ее к себе и обнимает за талию. – Ты умная женщина, Санча. Ты много знаешь обо многом. Но чтобы сиять, тебе нужна уверенность в себе.

– Я люблю разговаривать с тобой, Ричард.