Колин Гувер - Без надежды

Карен захлопывает заднюю дверь и поворачивается ко мне:

– Ты знаешь, что я тебе доверяю, но пожалуйста…

– …смотри не залети, – перебиваю я. – Знаю, знаю. Последние два года ты постоянно говоришь это перед отъездом. Не залечу, мама. Буду возвышенной и немного помешанной.

Она со смехом обнимает меня:

– Умница. И ничего не ешь. Не забудь, что тебе надо иметь изможденный вид.

– Не забуду, обещаю. На выходные возьму напрокат телевизор, буду смотреть всякую чушь по кабельному и лопать мороженое.

Она отодвигается и сердито смотрит на меня:

– А вот это уже не смешно.

Я со смехом вновь обнимаю ее:

– Отдыхай. Желаю продать побольше мыла, настоек и прочих травок.

– Люблю тебя. Если понадоблюсь, звони с домашнего телефона Сикс.

Я закатываю глаза. Подобные инструкции она оставляет мне перед каждым отъездом.

– До скорого, – говорю я.

Она садится в машину и выезжает с подъездной дорожки, оставляя меня на выходные без родительской опеки. Для большинства тинейджеров настал бы момент, когда они достают телефоны и приглашают друзей на самую безумную вечеринку года. Но не для меня. Нет. Вместо этого я иду в дом и решаю испечь печенье, ибо для меня это предел мятежа.

Я люблю печь, но не могу сказать, что преуспела в этом. Обычно все кончается тем, что у меня на лице и волосах оказывается больше муки и шоколада, чем на готовом продукте. Сегодняшний вечер не исключение. Я уже напекла печенья с шоколадной крошкой, шоколадных пирожных с орехами и чего-то еще – сама не знаю чего. Сейчас я насыпаю муку в смесь для шоколадного торта, и тут звонят в дверь.

В принципе, мне следовало бы знать, что делать. В дверь постоянно звонят, но только не в мою. Я таращусь на нее, не понимая, как быть. Когда раздается второй звонок, я ставлю на стол мерный стакан и отвожу волосы с глаз, а потом подхожу. Открыв дверь, я даже не удивляюсь Холдеру. Ладно, удивляюсь. Но не очень.

– Привет, – говорю я.

Ничего другого не приходит в голову. Но если бы и пришло, я, пожалуй, не смогла бы это произнести, потому что мне трудно дышать, блин! Он стоит на верхней ступеньке крыльца, засунув руки в карманы джинсов. Волосы его по-прежнему давно не стрижены, но, когда он поднимает руку и убирает их с лица, мысль о стрижке начинает казаться совершенно неуместной.

– Привет. – Он застенчиво улыбается, немного нервничает, и это ему ужасно идет. Он в хорошем настроении. По крайней мере, сейчас. Кто знает, когда он взбесится и опять примется спорить.

– Гм, – смущенно бормочу я.

Я понимаю, что следующий шаг – пригласить его войти, но только если я действительно этого хочу. Честно говоря, совещание присяжных по этому вопросу еще не завершено.

– Ты занята? – спрашивает он.

Я оглядываюсь на кухню, где устроила невообразимый беспорядок.

– Типа того.

И это не ложь. Я действительно невероятно занята.

Он отводит взгляд и кивает, потом указывает на машину у себя за спиной:

– Угу. Тогда я… пойду. – И спускается на ступеньку.

– Нет, – возражаю я слишком поспешно и громко.

Мое «нет» звучит почти отчаянно, и я съеживаюсь от смущения. Поскольку я не понимаю, зачем он здесь и почему продолжает докучать мне, любопытство пересиливает. Отступив в сторону, я шире распахиваю дверь:

– Входи, но тебя могут припахать к работе.

Замявшись, он вновь поднимается, входит в дом, и я закрываю за ним дверь. Борясь со смущением, я иду на кухню, беру мерный стакан и продолжаю свое занятие, словно ко мне не пришел сердцеед.

– Готовишься к распродаже домашней выпечки? – Он обходит вокруг бара, разглядывая изобилие десертов, разложенных на столешнице.

– Мама уехала на выходные. Она противница сахара, в ее отсутствие я отрываюсь.

Холдер со смехом берет печенье, но сперва вопросительно смотрит на меня.

– Угощайся, – говорю. – Но имей в виду: раз я люблю печь, это не значит, что я большая мастерица. – Я просеиваю остатки муки и насыпаю их в миску.

– Значит, дом в твоем распоряжении и ты посвящаешь вечер пятницы выпечке? Типичный тинейджер, – насмехается он.

– Что мне ответить? – Я пожимаю плечами. – Я бунтарская душа.

Он поворачивается, открывает один шкаф и, осмотрев содержимое, закрывает. Потом, открыв другой, берет стакан.

– Молоко есть? – спрашивает он, направляясь к холодильнику.

Перестаю размешивать и смотрю, как он достает молоко и наливает себе стакан, как у себя дома. Отпив, оборачивается и, увидев, что я таращусь на него, ухмыляется:

– К печенью всегда предлагают молоко. Хозяйка из тебя никудышная.

Схватив еще одно печенье, он идет с молоком к бару и садится.

– А я оставляю гостеприимство для приглашенных гостей, – с сарказмом произношу я, снова поворачиваясь к столешнице.

– А-а! – Он смеется.

Я включаю миксер, чтобы был благовидный предлог не разговаривать с ним три минуты. Незаметно выискивая отражающую поверхность, я пытаюсь проверить, как выгляжу. Не сомневаюсь, что мука у меня везде. Я знаю, что волосы забраны наверх с помощью карандаша, а спортивные штаны я ношу уже четвертый день подряд. Неумытая. Я пытаюсь небрежно смахнуть муку, понимая, что это дохлый номер. Ну, ладно, вряд ли я выгляжу хуже, чем в тот день, когда меня положили на диван с прилипшим к щеке гравием.

Выключив миксер, я нажимаю кнопку, освобождающую лезвия. Одно подношу ко рту и облизываю, другое передаю Холдеру:

– Хочешь? Это немецкий шоколад.

Он с улыбкой берет лезвие:

– До чего любезно с твоей стороны.

– Заткнись и облизывай, а не то оставлю себе. – Я подхожу к шкафчику и достаю свою личную чашку, но наливаю стакан воды. – Хочешь запить или будешь притворяться, что тебе нравится эта веганская гадость?

Он смеется и морщит нос, потом подталкивает ко мне свою чашку:

– Я старался не подавать вида, но больше не могу это пить. Да, воды. Пожалуйста.

Я смеюсь, споласкиваю его чашку и вручаю стакан с водой. Потом сажусь напротив и глазею на него, откусывая от пирожного. Я жду, когда он объяснит, зачем пожаловал, но он не объясняет. Он просто сидит напротив меня и смотрит, как я жую. Я не спрашиваю, потому что мне нравится, когда мы молчим. Лучше нам обоим заткнуться, поскольку все наши разговоры заканчиваются ссорой.

Холдер встает и, не спросив разрешения, проходит в гостиную. Он с любопытством озирается, рассматривает фотографии на стенах. Подойдя ближе, неспешно изучает каждую. Я откидываюсь в кресле и наблюдаю за ним.

Он никогда не суетится, и все его движения кажутся уверенными. Создается впечатление, что все его мысли и поступки педантично спланированы на много дней вперед. Я представляю, как он в своей комнате подбирает и записывает слова на следующий день.