Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

– Его светлость разрешил. И сам дал ключ. Вы же видели, какое на мне было платье, а туфли… Грядет зима. К тому же донне Лукреции эти вещи не понадобятся, она ведь теперь замужем.

Последнее замечание монна Ванноцца предпочла пропустить мимо ушей.

– Не заговаривай мне зубы, я вижу тебя насквозь. Сейчас же верни вещи туда, где взяла. Я запрещаю тебе появляться перед моим сыном в одежде оборотня. Потрясение может убить его.

Я расправила плечи и сжала кулаки, чтобы унять дрожь в руках.

– Здесь распоряжается ваш сын, госпожа, не вы. Я переоденусь, только если он прикажет.

После двух холодных и дождливых дней последний раз повеяло теплым летом. В виноградниках вокруг замка начали сбор урожая, а в саду при замке и для нас появилось дело – собирать груши, яблоки и плотные золотистые абрикосы, гревшиеся на солнце у стен. После гроз и уныния, навеянного облаками, серым светом и дымящимися кострами, мы все встрепенулись, поняв, что не останемся здесь навсегда.

В Риме собрался конклав кардиналов по избранию преемника понтифика, и среди тех, кто с нетерпением ожидал исхода, несомненно, были и те, кто лишился своих владений, когда Чезаре покорял Романью. Но и мы, мывшие и обрабатывавшие для длительного хранения фрукты, работавшие со смехом, песнями и разговорами в кухне за огромным раскладным столом со следами от ножей и замесов теста, тоже сознавали, что находимся в преддверье важного события. Из Непи постоянно приходили какие-то известия, прибывали новые делегации послов со всех уголков Италии и даже из-за ее пределов. Одни гонцы сменяли других – иногда они были в ливрее Чезаре и привозили запечатанные письма, а порой они были одеты непонятно как и вообще ничего не привозили.

Я думала, Чезаре забыл о Джироламо, и пока меня это устраивало. Понимала, что как только снова увижу его, захочу выяснить правду насчет Лючии, но сейчас у меня не было на это смелости. Несмотря на враждебное отношение монны Ванноцци, я пользовалась особым положением среди обитательниц замка как мать единственного наследника. Со мной обращались так, словно я действительно была его любовницей, а мне нравилось играть эту роль как можно дольше. Поэтому, когда я неожиданно оказалась с Чезаре лицом к лицу в саду, мое сердце сжалось не только от страха, но и желания.

– Вот видишь, Виоланта, – сказал он, помахав эбонитовой тростью, – я бросил вызов загадке Сфинкса – днем хожу на трех ногах.

Ясно, что его по-прежнему донимала боль в суставах, хотя он немного прибавил в весе и был уже не такой бледный, а улыбка на заросшем щетиной лице походила на пиратскую. Я вышла в сад, чтобы спокойно покормить Джироламо и отдохнуть, прислонив больную спину к теплым камням, после того как несколько часов простояла согнувшись над кухонным столом. Чезаре сопровождала свита. Секретарь, Агапито, недавно вернувшийся из Рима, и Торелла совещались о чем-то, прогуливаясь, как парочка черных воронов. Одного маленького пажа было почти не видно за горой подушек, а второй спотыкался под грузом книг и гитары. Скромная девушка с тонкими пальцами с трудом удерживала на подносе кувшин с вином и кубок, умудряясь не выронить сунутое под мышку опахало на длинной ручке.

Я присела в поклоне:

– Рада видеть вас на ногах, господин.

– У меня прибавилось сил. Посиди со мной. Представь меня своему сыну.

В лимонной рощице с видом на террасу, засаженную оливковыми деревьями, которые смотрелись как темные кулаки на фоне красной земли, для него установили кровать. Листва лимонных деревьев блестела в солнечный день, и хотя на такой высоте хороших лимонов не вырастить, зеленые плоды окутали все вокруг своим терпким бодрящим ароматом. Мы подождали, пока слуги застелют кровать одеялами и разложат подушки. Джироламо начал хныкать. Я попыталась успокоить его, погладила по головке, покрытой пушком, нашептала ласковые слова. Но я была напряжена, опасаясь, что у Чезаре кончится терпение от плача младенца и он нас отошлет прочь, к тому же мой проголодавшийся сын почувствовал запах молока.

– Я спою ему, – предложил Чезаре и прокашлялся. Он напел несколько слов какой-то колыбельной и вздохнул: – Не получается. Голос совсем ослаб.

– Голос вернется. Насколько я помню, господин, вы поете приятно для слуха.

– Во всяком случае, приятнее, чем это делает твой ребенок. Нет, две под спину, мальчик! – прикрикнул он на пажа с подушками. – И поставь вино там, где я смогу его достать, – добавил Чезаре, обменявшись со скромницей взглядом, который я предпочла бы не видеть.

– Простите. Он голоден, – произнесла я.

– Тогда покорми ребенка.

Я почувствовала, что заливаюсь румянцем.

– Иди сюда. Если я отодвинусь немного, тебе хватит места с краю. В чем дело? Неужели ты думаешь, я прежде не видел, как женщина кормит младенца? Ради Бога, женщина, заткни этот рот, прежде чем я оглохну. – Он сказал это, словно гордясь, что Джироламо способен так оглушительно орать. – А остальные пусть уйдут. Мастер Агапито, подготовьте письма, о которых мы говорили, и принесите сюда на подпись.

Суетливо кланяясь, свита удалилась, растаяла среди лимонных деревьев, словно никого и не было, а лесные эльфы создали беседку для нас, разложили подушки, надушенные кедровым маслом, книги в толстых переплетах с каменьями, приготовили серебряный кувшин с вином и прислонили к кровати испанскую гитару.

Чезаре следил за мной почти как Джироламо, с тем же голодным вниманием, пока я расшнуровывала лиф и прикладывала сына к груди, и я знала, что́ он пытается скрыть, когда застенчиво взял книгу из стопки и положил к себе на колени.

– Тебе идет одежда моей сестры, – заметил Чезаре.

– Спасибо. – Я улыбнулась ему, но он посмотрел на меня глазами, полными боли. Я протянула руку и дотронулась до его ноги. Наверное, из-за того, что его кожа была такой теплой под тонким чулком, или из-за аромата лимонов, или из-за пения птиц, словно весной, или из-за восхитительного ощущения, которое дарил мне сын, утолявший свой голод, вместо того чтобы спросить его о Лючии и разрезанных бальных туфельках, я произнесла: – Я по-прежнему люблю тебя.

Чезаре не ответил, что больше не годится для любви – здоровье не то, тело истощено, кожа содрана, – просто стянул шапочку с белого костистого черепа и провел пальцами по щетине темно-рыжих волос.