Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

– Потому что, вернувшись, я узнала, что отец умер, а брат отказался принять меня. И все из-за тебя.

– При чем тут я?

– У отца случился удар после того, как твои люди… – я замолчала, пытаясь успокоиться, чтобы не дрожал голос, – …пришли забрать налог – кажется, так они выразились. Они забрали даже менору, которую мы с матерью привезли из Испании. Деньги на оплату твоих войск. Я пересекла Романью, чтобы попасть в Рим, и видела солдат, хотя старалась на попадаться им на глаза. Похоже, им не так уж много платили, Чезаре.

– Артиллерия дорого стоит, – неохотно признал он.

– Мне хотелось тебя убить. Потом одна хорошая женщина напомнила мне, что любовь важнее долга. Хотя сама она, насколько я знаю, всю жизнь исполняла долг, поэтому непонятно, откуда в ней взялась подобная мудрость. Я привезла тебе твоего сына. Это твой единственный сын, и мы должны вместе подумать о его будущем. Погоревать о наших отцах успеем. – Сердце так быстро стучало в груди, что я боялась, как бы не упасть в обморок. Перед глазами все расплылось, голова гудела.

– И что, по-твоему, будет лучше всего для него? – с нежностью спросил Чезаре, почти робко, но меня не так-то просто обмануть.

– Ведь ты у нас великий Валентино, завоеватель Сенигаллии и…

– Избавь меня от сарказма, женщина. А то из-за него в твоей последней речи поубавилось блеску. Я мог бы осыпать его титулами, но меня сейчас больше волнует, как сохранить ему жизнь и продолжить весь этот… – он широко взмахнул рукой, задел стопку пергаментов, и они посыпались на пол, – …цирк. По-твоему, сколько здесь людей? Что они будут есть с приходом зимы? У меня ничего нет, кроме того, что успел схватить Микелотто, перед тем как к Ватикану начали слетаться стервятники, но эти скудные средства пойдут на то, чтобы зад делла Ровере не уселся на трон святого Петра. Я едва способен подняться с кресла, не говоря уже о том, чтобы ехать верхом во главе армии. Я заранее продумал каждый шаг. Предусмотрел все, Виоланта, кроме одного – я не знал, что, когда умрет отец, тоже слягу в постель.

– Ты должен примириться со своим Богом, Чезаре.

– Зачем? Или ты переменила обо мне мнение, моя целительница? Я все-таки умираю?

– Если есть разрыв между человеком и его Создателем, то там сразу появляется меланхолия.

– Торелла уверяет, будто во мне избыток черной желчи, и потому заставляет меня есть только белую пищу. Я бы сказал, что мы, христиане, должны выбирать окольные пути к Господу, поскольку не являемся его избранниками.

– Я пытаюсь помочь, а ты шутишь!

Внезапно Чезаре поднял руки. Сдаваться решил, что ли? Широкие рукава халата соскользнули вниз, обнажив худобу и покрытую язвами кожу. Но не это он хотел продемонстрировать.

– Видишь шрамы? – спросил Чезаре, поворачивая руки. На каждой я насчитала по меньшей мере шесть шрамов, узких мостиков припухшей кожи через вены, оставленных ланцетом лекаря. – Они заставляют меня вспоминать монахиню, что была у сестры. Я наконец-то понял, что она не ошиблась в своем пророчестве.

– То есть как? – поинтересовалась я, стараясь не терять здравомыслия. Но я помнила, как он тогда побледнел и пошатнулся, словно слова сестры Осанны нанесли ему удар.

– Она назвала число «двадцать». В тот раз я решил, что она имеет в виду мой возраст. Но поскольку мне уже исполнилось двадцать шесть, я счел ее шарлатанкой, пожелавшей умаслить меня. Если Лукреция желает отвезти ее к Эрколе д\'Эсте, тем лучше, подумал я. Только недавно я догадался, что если посчитать месяцы со дня ее пророчеств до смерти отца, то получится двадцать. И каждый раз, когда задумываюсь о возможности выхода из этой ситуации, я смотрю на свои руки и понимаю, что все бессмысленно. Ни один план не осуществится.

– Ох, Чезаре. – Я поднялась и сделала несколько шагов, отделявших нас друг от друга, желая его успокоить, но когда попыталась обнять его, он поморщился и зашипел от боли. Я попятилась, извиняясь. Чезаре усмехнулся.

– Держись подальше от меня, Виоланта, ведь я император королевства боли, заточенный в лед.

– Чезаре, ты не бредишь?

Он покачал головой.

– Просто неточно цитирую Данте. Когда меня одолел сильный жар, лекари погрузили меня в бочку со льдом, чтобы кровь не вскипела. Лед содрал почти всю кожу с тела. Я не умер, но пока и не ожил.

– Нет, ты ожил. Данте не сдавался, и ты не должен.

– У Данте была вера. У Данте была Беатриче.

– У тебя есть только я. Ты так думаешь?

– Не льсти себе. Я уже говорил, что думаю. Я с тобою честен. Разве это не комплимент?

– Это обуза, ответственность. Ты полагаешь, что я буду бездействовать теперь, когда ты мне все рассказал? Да лучше уж взять нож и всадить тебе под ребра.

Чезаре взял мои руки в свои. Я уставилась на них: мои были шершавые и красные от едкого мыла и сифилиса, а его – распухшие и в шрамах.

– Тебя не сломить, да?

– Если бы я дала слабину, то умерла бы вместе с матерью и никогда не познакомилась с тобой, а у тебя не было бы сына. И прежде чем ты снова запоешь старую песню о том, что не можешь быть ему полезен, вспомни о Хуане и своем отце. Пусть у тебя нет ни городов, ни пушек, ни бриллиантов, зато у тебя есть любовь, а это для него самое главное.

– Принеси его сюда завтра. Я устал. Пожалуй, посплю немного.

– Я помогу тебе лечь в кровать.

– Я сам дойду, оставь меня.

Я повернулась, и каблук моей туфли, пострадавший от рук Чезаре во время приступа бреда, застрял в расщелине между досок, и я споткнулась.

– Лови, – сказал он. – Но я повернулась недостаточно быстро, и ключ со звоном упал на пол. Я наклонилась, чтобы его подобрать, а Чезаре продолжил: – Этажом ниже есть комната, где сестра оставила кое-что из вещей. По-моему, у вас с ней один размер. Возьми там что хочешь.

Я не собиралась ловить его на слове. Мне показалось неприличным рыться в одежде мадонны, когда ее нет, все равно что просматривать письма или подслушивать разговоры. Но как только мысль о новом платье впору, чистом белье, нештопаных чулках и непромокающих туфлях прочно засела у меня в голове, я уже не могла ничего с собой поделать. Ноги сами понесли меня к Губернаторской башне. Я крепко сжимала ключ в кулаке, представляя то одно, то другое платье. Знала, что во дворе за мной наблюдают – Микелотто и монна Ванноцца, дон Джоффре и его секретарь, занятые беседой. Недавно прибыл гонец от дона Просперо Колонна и привез дону Джоффре письмо от жены. В нем она написала, что собирается сопровождать дона Просперо в Неаполь в качестве утешения за обман Чезаре, и вот теперь дон Джоффре в поте лица корпел над ответом. Я сообразила, что должна, по крайней мере, отпереть дверь в комнату, хотя бы для того, чтобы показать им всем, что я не только мечтаю о Чезаре, и стереть улыбочки с их лиц.