Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Чезаре поместили в Губернаторскую башню, где он находился под охраной не только швейцарских пехотинцев, но и собственной матери, а также ее священников. Она окружила себя церковниками и выглядывала из-за их плеч, облаченных в черное или кружевное, как солдат, наблюдающий за противником из-за баррикады. Я выжидала, исследуя древний замок и его территорию, вышагивая по бастиону, заглядывая в маленькие каменные пещерки-комнаты в поисках хоть каких-то подсказок, что же здесь все-таки произошло, какое обещание дал сестре Чезаре, а затем не выполнил, захватив Урбино.

Однажды утром я встретилась с Микелотто на протоптанной дорожке к туалету. Какие бы личные удобства ни были созданы в Губернаторской башне, специально переоборудованной для донны Лукреции, когда ее назначили губернатором Непи, всем остальным приходилось мириться с общественной уборной за крепостной стеной, у входа в ущелье: шаткий насест, но вполне гигиеничный, поскольку под ним протекал водопад, обрушивавшийся прямо в ущелье. Мы поздоровались с Микелотто, и тут же мимо нас прошествовала монна Ванноцца со связкой ключей, шурша своим любимым тяжелым дамастовым шелком. За ней торопливо семенила со склоненными против резкого ветра головами привычная свита священников, источавшая запахи ладана и камфары в воздух, и без того пахнувший холодным камнем и умирающей листвой.

– Осень наступает, – заметил Микелотто, глядя на небо, по которому быстро плыли облака.

– Как ваш хозяин сегодня утром?

– Он нуждается в отдыхе, но так как его делами занимается только дон Джоффре, сами понимаете… – Он пожал плечами.

– Я хотела бы увидеться с ним.

– Я бы тоже этого хотел. – Микелотто бросил мрачный взгляд вслед монне Ванноцце, а потом внезапно улыбнулся, продемонстрировав ряд испорченных зубов. – Все мы на глиняных ногах.

– Что ж, мужчина должен уважать свою мать.

Я не боялась монны Ванноцци. Твердила себе, что у нее больше оснований бояться меня, если она верит, будто я ведьма. Оставив Джироламо на попечение кормилицы Кармиллы, с кем мы теперь делили постель в комнате в башне, где также располагались кухни и кладовые, я пробралась в покои Чезаре. Перед спальней, как обычно, выставили двух охранников, но дверь была полуоткрыта, и до меня доносилось тихое взволнованное бормотание. Появился мрачный лекарь, неся прикрытую миску, за ним вышла горничная с тюком грязного белья. Щеки ее были мокрыми от слез. Я похолодела. Девушка пронеслась мимо, вытирая нос о рукав. Я хотела спросить ее, что случилось, но сердце не позволило, словно не хотело знать. Внезапно раздался громкий крик, почти вопль, переросший в жалобный вой.

– Лючия? Лючия, ты где? Пусть кто-нибудь отыщет ее, я не могу…

Я не захотела слушать, чего он не может, а кинулась в полуоткрытую дверь, прежде чем охранники успели преградить мне дорогу.

– Это меня он зовет! – бросила я, направляясь прямо к кровати и не обращая внимания на священников, лекарей и вторую маленькую горничную, которая в одиночку пыталась подпихнуть чистую простыню под извивающегося, неспокойного больного.

– Уберите отсюда эту женщину. Она может причинить ему зло.

За моей спиной охранники загремели мечами, но мне было безразлично. Если я должна умереть, то, по крайней мере, потому, что попыталась ему помочь. И когда моя плоть будет остывать, его лихорадка уменьшится. От Чезаре исходил обжигающий жар, как от дьявола в геенне. Я схватила его за плечи и попыталась прижать к подушкам. Он снова вскрикнул, а старый пес, съежившийся на краю постели, зарычал. Я выпрямилась, руки были липкими от пота Чезаре. И крови. Рубашка на нем стала мокрой насквозь, на груди и спине проступали пятна светлой, коричневатой крови и желтого гноя. Испарина скопилась над верхней губой, капли пота блестели на стриженой голове. Глаза смотрели слепо и неподвижно, в расширенных зрачках отражалось мое лицо, этой самой Лючии, кем бы она ни являлась.

– Спокойно, – произнес Микелотто.

Я не поняла, к кому он обращался – к охране, монне Ванноцце или остальным людям, обступившим кровать.

– Ему нужен воздух, чтобы дышать, – сказала я, с трудом сдерживая рвотный рефлекс. – Все расступитесь. Смотрите, он уже спокойнее.

Чезаре перестал бороться со мной и лежал неподвижно, прикрыв веки и слегка дергая пальцами. Только теперь я разглядела на открытых участках кожи пузыри и гнойные раны в тех местах, где пузыри уже лопнули. Запястья и суставы пальцев распухли, как у ревматиков. Из открытого рта вырывалось короткое, хриплое и зловонное дыхание. Он все равно вскоре перестал бы метаться, подумала я, поскольку потерял силы, но священники перекрестились, лекари заохали и закряхтели, потирая шеи, а маленькая горничная воскликнула:

– Это чудо!

Монна Ванноцца собрала свою свиту и выплыла из комнаты с высоко поднятым подбородком и мстительным выражением лица. Вскоре мы остались одни, если не считать Микелотто.

– Чем я могу помочь? – спросил он, и я вообразила, как он задавал тот же вопрос Чезаре, только при иных обстоятельствах.

– Принесите воды и чистых тряпок. А еще мне понадобится губка и разбавленное вино, хорошо бы сладкое.

Интересно, а что требовал Чезаре? Шпиона, меч, человеческую голову на блюде или чистоплотную шлюху?

Когда Микелотто ушел, отдав приказ охране на своем варварском наваррском диалекте, я растянулась рядом с Чезаре на кровати. Его пес отодвинулся в сторону, почувствовав мысок моей туфли, и на пурпурном шелковом покрывале, расшитом гербами Бишелье, за ним потянулся след из белых шерстинок. Полог кровати был того же цвета, сшитый, видимо, по случаю траура донны Лукреции, – этакий саван для ее разбитого сердца. Гладя Чезаре по голове, я пообещала ему найти другую обстановку для спальни, более подходящую для его выздоровления. Я старалась говорить весело, хотя не была уверена, что он меня слышит. Ощупывая хрупкие кости черепа, я гадала, не находится ли Чезаре за пределами человеческого восприятия. Ведь то, что маленькая горничная назвала чудом, мне показалось больше похожим на смерть.

А потом вдруг изменился ритм его дыхания, оно стало глубоким. Чезаре повернул голову и потерся об меня носом.

– Платье очень красивое, – произнес он, не открывая глаз. Ясно, что не платьем он восхищался, поскольку на мне были по-прежнему те старые обноски, что нашла Мариам: будничное платье с высоким воротом, слишком короткое и узкое в груди. – Из тебя получится красивая невеста, но я не смогу там присутствовать.