Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Но как только эти слова были сказана, остальные, так долго хранившиеся в душе, тоже начали рваться наружу, и я уже не могла остановиться:

– Позволь мне остаться с тобой. Я не попрошу о многом, лишь бы видеть тебя иногда. У нас могли бы родиться еще сыновья. Я буду очень осторожна, никогда не заставлю краснеть ни тебя, ни твою жену. Если хочешь, я выйду замуж, найду себе какого-нибудь почтенного старца. И не потребую от тебя верности или даже любви. Но мне бы хотелось иногда проводить с тобой ночь и просыпаться рядом. Я мечтаю лишь об одном – чтобы мне было позволено любить тебя, иначе я не смогу дышать.

Джироламо перестал сосать, закрыл глазки и сладко уснул. Вместо того чтобы привести себя в порядок, я повернулась к Чезаре, предлагая ему свое тело, свою грудь, больше не девичьи округлости, которые он ласкал в апельсиновом саду своей сестры, а налитую, полную, с нежными и затвердевшими на легком ветерке сосками. Я превратилась в прекрасную Елену или Еву, когда Адам впервые посмотрел на нее другими глазами. Воспоминания о прикосновениях Чезаре заставили мою кожу сиять. Я почувствовала его теплую тяжесть на своем животе, жесткое бедро, прижатое к моему бедру, сладостную боль, когда он проник в меня, его язык, отдающий розмарином, – и все это было таким же реальным, как в тот раз.

Несколько секунд он оставался неподвижен, и все вокруг тоже замерло, кроме моего громко стучащего сердца и солнечных зайчиков, танцующих на листве. Потом Чезаре прошептал:

– Нет. – И протянул руки, как бы отстраняясь от меня. – Неужели ты полагаешь, что та женщина, которая всю жизнь исполняла свой долг, имела это в виду, когда говорила тебе о любви? – Он посмотрел на меня с отстраненностью монаха.

Его мать говорила, что он слышит, как ползет жук по каменной плите. Наверное, он и сейчас услышал, как по мне поползли мурашки стыда. Я повернулась к Чезаре спиной и согнулась, пытаясь прикрыть наготу, но пальцы не слушались, дрожали, пока я возилась со шнуровкой и крючками.

– Прости.

– Дай мне ребенка, – произнес он, и в его голосе прозвучала доброта. Наверное, по его представлению, это и было прощение, о котором я просила.

Я повернулась к Чезаре, но не подвинулась ближе, а просто протянула Джироламо, отворачиваясь.

– Я обычно…

– Я распеленаю его, – объявил Чезаре. – Нужно убедиться, что он не кривой.

– …распеленываю его, – договорила я, и мы дружно расхохотались. – Хочешь, я это сделаю?

– Сам справлюсь.

Я засомневалась и с тревогой посмотрела, как он вытащил из-за спины одну из подушек, взбил у себя на коленях, положил на нее ребенка и стал разматывать пеленки. Чезаре действовал вполне уверенно, Джироламо даже ни разу не пискнул, а лишь смотрел немигающим взглядом на отцовское лицо, а когда освободился от пут, восторженно завизжал и написал прямо на подушку.

– О нет!

– Все в порядке, он хорошо целится. Умудрился не запачкать ни мою одежду, ни свою, – улыбнулся Чезаре и приподнял яички Джироламо кончиком пальца, после чего провел ладонью по его ножкам, словно при покупке лошади. – Нет ничего лучше, как пописать на открытом воздухе, да, Джироламо?

– Вы очень терпеливы с ним, господин.

– Что ж, вокруг всегда было много младенцев. Ты сама скоро привыкнешь.

– Для вас непривычна роль патриарха, господин.

– А я только недавно стал главой семьи, – спокойно заметил Чезаре, хрипло рассмеялся и потер подбородок свободной рукой. – Вот теперь, когда мне действительно нужна патриархальная борода, лекари оставили меня без нее.

– Мне кажется, она была чуть аккуратнее, чем у Моисея. Борода обязательно вырастет снова. К тому времени, как у Джироламо прорежутся передние зубки, твоя борода станет предметом зависти всей Италии.

– Только моя борода? Меня беспокоит избрание Папы Ртимкого, Виоланта. Делла Ровере – мой соперник, я опасаюсь его острого ума. А союзником он никогда не станет. У нас с ним почти одинаковые цели.

– Любому понтифику понадобится хороший гонфалоньер. Лучше тебя не найти.

– Но, увы, я уже раскрыл свои карты. Всем известно, что мои амбиции простираются за пределы сбора налогов, чтобы заполнить сундуки святого Петра. Делла Ровере скорее сунет скорпиона себе в башмак, чем даст мне армию. Кроме того, он, вероятно, предпочтет исполнить эту миссию сам. Не считая Ипполито, он единственный из всех знакомых мне кардиналов, кому удобнее носить латы, а не алый шелк.

– Ипполито? – Я не могла представить Ипполито в латах.

– Пусть тебя не обманывают его вкрадчивые манеры. Он любит военные действия не меньше Альфонсо. Просто умело скрывает это. Чтобы прожить в нашем мире, молодые люди должны притворяться.

– Как ты притворяешься со мной?

– С тобой я обошелся честно, насколько смог, – с обидой возразил Чезаре.

Захныкал Джироламо.

– Наверное, он замерз. Дай мне его запеленать. – Чезаре вернул мне сына, и пока я заворачивала ребенка в пеленки, наклонилась, чтобы поцеловать его в лобик и вдохнуть аромат молока, ванили и хлопка, просушенного над дымным костром. – Так кто такая Лючия?

– Никто, всего лишь плод воображения. – Ответ прозвучал слишком быстро и гладко.

Чезаре и не пытался замаскировать ложь. Я разозлилась от мысли, что не заслуживаю даже иллюзии правды – он не изобразил удивления, не сделал вид, будто пытается вспомнить имя давно забытой возлюбленной.

– Плод воображения, который ты звал в бреду. Среди вещей донны Лукреции я нашла туфли с изрезанными подошвами, как на моих туфлях.

Вот теперь Чезаре по-настоящему смутился.

– Что?

– Когда у тебя была лихорадка, ты взял мои туфли и разрезал подошвы. – Я несколько раз рубанула ладонью по воздуху крест-накрест. – И в гардеробе есть такая же пара, в вещах донны Лукреции.

– Что ж, я не удивлен. Она прибегает к этой уловке, чтобы не поскользнуться во время танца. Наверняка ты видела у нее и другие туфли, разрезанные таким образом, если ты наблюдательная придворная дама.

– Но ты… – Я хотела сказать «поцеловал меня», однако слова не шли с языка. Если бы я заговорила о его поцелуе, они растворились бы в воздухе, как духи или утренний туман на солнце.

– Неудивительно, что она отослала тебя прочь.

– Она не отсылала меня…

– Что? – Чезаре сложил руки на груди и ждал.

Что я могла сказать? Какой смысл говорить что-то, если он заранее знает ответ? Я поднялась, собираясь уйти. Сегодня же попрошу лошадь и уеду из Непи. Вернусь в Рим и отдамся на милость Эли, откажусь от христианства и больше никогда даже не взгляну в сторону христиан. Пусть Чезаре швырнут в Тибр, как его брата Хуана, или пусть его изберут императором Священной Римской империи – мне безразлично. Пусть они живут и умирают, как хотят – он, его сестра, мать, Анджела, все они, с их холодным блеском и смертельным для окружающих обаянием.