Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

– Лучше не спрашивайте, – деловито ответил он, и разрыв между нашими мирами расширился, пропустив секреты.

– Это было очень любезно с вашей стороны, Гидеон, но больше не приглашайте меня сюда.

– Вы назвали меня по имени! – торжествующе объявил он. – Не по фамилии. Разумеется, я еще раз вас приглашу. Разве вам не понравилось? Разве угощение не было великолепным? Или вас плохо встретили?

– Хозяева вели себя как положено, когда в их дом на праздник приходит гость, однако они не согрели меня своим теплом. Проявили любопытство, только и всего. Новообращенная при дворе. Дай им волю, так они, наверное, стали бы втыкать в меня булавки, чтобы посмотреть, какого цвета кровь течет в моих жилах.

– Нет, в Торе насчет этого есть запрет.

Гидеон говорил очень серьезно, и я не сразу поняла, что он шутит. Тогда он ущипнул меня за руку, чтобы я рассмеялась. Но смех получился неискренний, и мне захотелось быстрее оказаться у себя в комнате.

– Я тут чужая, вот в чем дело. Я больше не иудейка. – И на всем свете у меня не было другого места, как комната, где пылились старые платья Анджелы и начал выгорать рисунок Леонардо, а письмо Чезаре растрескалось по сгибам на дне моего сундука. Из семьи – только Джироламо, да и тот Борджа. – Я Виоланта, я нарушаю обещания.

– Ты навсегда останешься иудейкой. Даже моя сестра до сих пор иудейка. Мы не просили стать иудеями, нас избрали для этого. Мы ничего Ему не обещали, все обещания Он взял на себя.

Мы миновали ворота и пересекли кафедральную площадь. При виде огромной старой крепости, зависшей надо рвом, я почувствовала, что соскучилась по дому, словно долго отсутствовала где-то. Захотелось вернуться в эти стены, закутаться в их интриги, как в кокон, будто муха, запутавшаяся в паучий шелк.

– Дальше я сама.

– Если вы уверены. Что ж… – Гидеон протянул мне свой факел. – Думаю, мы еще встретимся, когда я приду показать герцогине наброски.

Я сомкнула пальцы на палке факела, но он не сразу ее отпустил, так мы и стояли, касаясь руками, в бессловесной, шутливой битве за свет.

– Не ищите меня, – предупредила я. – Вы ничего обо мне не знаете. Ничего.

– Тем более есть причина встретиться. Я любопытный, монна Виоланта. – Гидеон поклонился и ушел, сунув руки в карманы. Поля его фетровой шляпы отсырели и стали напоминать оборку.

Я пришла в свою комнату и легла в кровать. Огонь давно погас, простыни отсырели, а праздничное угощение лежало в желудке тяжелым комом. Видимо, поэтому я вспомнила о маминой книге рецептов. Она хранилась на дне сундука, вместе с остальными скромными пожитками. Я спрятала ее там по возвращении в Феррару и с тех пор не вынимала. Теперь же зажгла свечку на ночном столике, достала книгу из сундука, снова забралась в кровать и открыла первую страницу.

Лия Сарфати , – прочла я надпись, в которой имя было выведено увереннее, чем фамилия. Внизу стояла дата – видимо, в тот день состоялась их свадьба, поскольку через год родился Эли. – В эту книгу я буду записывать все, чему научусь и что узнаю о ведении хорошего еврейского дома и воспитании детей пред очами Нашего Отца. По Его Милости у меня появится дочь, и тогда я передам ей эту книгу в день ее свадьбы, а пока буду молиться, чтобы первыми родились сыновья.

Ниже рукой отца были написаны несколько слов на иврите, которые я восприняла как молитву и благословение дому и семье. Далее содержались рецепты праздничных и повседневных блюд, средства от порезов, синяков и обычной лихорадки, заговоры от чумы и оспы, смеси для чистки серебра и бронзы и склеивания разбитых горшков. Мама записывала очередность дел при подготовке к шабату, когда следовало готовить, убирать, переодевать мальчиков и заплетать мне косы перед закатом в пятницу, чтобы я не растрепалась до окончания шабата. Она дотошно составила списки всех кухонных принадлежностей, чтобы не перепутать, какие из них предназначались для мяса, а какие – для молока.

Первые записи были выполнены аккуратным, убористым почерком, каким она вывела свое новое имя после свадьбы. Но шли годы, семья росла, жизнь в Испании становилась небезопасной для евреев, и почерк изменился, став торопливым и размашистым, строчки кое-где были смазаны, заляпаны кляксами и все больше кривились вниз, словно стремясь к концу. Какое счастье принесло ей рождение дочери, подумала я с острым чувством потери, когда у нее в конце концов появилась та, которой можно было передать накопленную мудрость. Часть записей посвящалась заговорам при родах, снадобьям от родовых мук, трещин сосков и растяжек на животе и была сделана примерно в то время, когда на свет появился Эли. Далее следовали рецепты успокоительных настоев для младенцев, мазей от болей в деснах, когда режутся зубки, советы, как сохранить ручки и ножки ребенка прямыми, а волосики заставить завиваться. Между строк рецептов по приготовлению прикорма, средств от колик, мазей при ветряной оспе и примочек для разбитых коленок прочитывалась наша семейная история, хотя мама ни разу не упомянула ни одного нашего имени, будто ее любовь к нам представляла опасную силу, укротить которую можно было тщательным перечислением ингредиентов и пропорций, методов и доз, так, как духов укрощают заговорами.

Домашние хлопоты моей мамы резко оборвались с рецептом средства из воска для полировки мебели, подсказанным ей, как она отметила, Ясмин Абравейнел в елул [47] 5251 года. За целый год до нашего отъезда из Толедо.

Я медленно пролистывала пустые страницы, пока случайно не наткнулась на еще одну, в самом конце книги, на которой она снова начала вести записи. Читать дальше