Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

– А как насчет того, иного?

– Вот вы где! – Элизабетта Сенесе, с тем же непросохшим пятном, растекшимся по желтому венецианскому бархату в виде карты. – Анджела, тебе придется ее урезонить. Она решила, что хочет выкупаться, раз такой холод. И уже приказала приготовить баню, но нагревать воду придется несколько часов, и мы опоздаем. Герцог разгневается, а дон Альфонсо надуется…

– Все равно я не могу идти в баню, у меня цикл. Кроме того, дон Джулио говорил, что собирается со своими братьями исполнить сегодня вечером новое произведение Тромбончино. Для шести виол. Тромбончино будет играть на шестой. Бог знает, что там станет исполнять Сигизмондо, но нам лучше не опаздывать.

Несмотря на концерт Тромбончино для шести виол, мадонна все равно настояла на своем, но поскольку Анджела не могла ей прислуживать, она и меня отпустила за компанию, велев дожидаться в ее покоях и присматривать за новой рабыней. Ее прислал Чезаре, золотой ошейник девочки украшал его герб. Он решил, что она далматинка, так как ее вынесло на берег Порто-Чесенатико сразу после того, как береговые пушки, охраняющие порт, разнесли в щепки пиратское судно. Удивительный ребенок, с высокими острыми скулами, бледной кожей, иссиня-черными волосами цвета воронова крыла. Говорила она на языке, который никто из нас не понимал, и донна Лукреция пока не дала ей имени.

Я смотрела, как она бесшумно движется по гардеробной мадонны, раскладывает одежду, оглаживая алый бархатный лиф крошечными ловкими пальчиками и протирая камешки на рукаве, а сама мысленно возвращалась на берег Неттуно. Уверяла себя, что та часть моей жизни закончилась, изгнана из души священником, который меня крестил. Но человеческий ум нельзя заставить не делать свою работу. Он продолжает рыться в старых воспоминаниях, как упорный школяр, выискивая связи. Разве жалкая кончина матери была бессмысленна, если именно воспоминание о ней подстегнуло отца принять решение, а меня заставило согласиться? Если дорога, начавшаяся на Неттуно, закончится тем, что я сама стану матерью?

– Ты ведь можешь избавиться от него. Я знаю множество способов. От Санчи. Нет, глупышка, не так! Две капли мускуса в розовой воде. Боже, Виоланта, зачем только этот твой любовничек пошел и повесил Катеринеллу?

Никого он не вешал, подумала я.

– Избавиться?.. Санча? Ты сама говорила, что невозможно забеременеть с первого раза.

– Он овладел тобой только один раз?

– Сама знаешь, что да. Я много раз тебе рассказывала. Появился Микелотто.

Анджела пожала плечами.

– Всегда есть исключение, подтверждающее правило. Я же сказала, что знаю, каким образом ты сумеешь от него избавиться.

– Как принцесса Санча.

– Да, дорогая, как Санча. Я часто ей помогала. С можжевельником не так больно, как с иглой, зато надежнее.

Я резко опустилась на пуфик мадонны.

– Он был… они были… от Чезаре?

– Кто знает? Одно можно сказать определенно – они были не от Джоффре. Он всегда только смотрел.

– Смотрел. Понятно.

– Не ясно? – Анджела присела передо мной, взяв мои руки в свои. У нее были теплые ладони. – Но если ты хочешь родить этого ребенка, что ж, тогда ты становишься нашей семьей. Заодно узнаешь, что мы за семья. Джоффре импотент. Ему нравится просто наблюдать.

– А Чезаре?

– Думаю, другие ее любовники ничего не подозревали. Что касается Чезаре, то ему лишь бы сцена – он все исполнит.

Я высвободила руки из ее ладоней.

– Я знаю, чего ты пытаешься добиться, Анджела, но это не сработает. Мне наплевать на то, что было. Я его люблю. Мой ребенок – частичка Чезаре. И я не позволю тебе убить его. – Я попыталась подняться, но подруга положила голову мне на колени, прижав к пуфику. Ее руки обняли меня за талию, и я почувствовала сквозь слои одежды, как она трясется от смеха.

– А у тебя уже округлился животик, – произнесла она, садясь на пятки. – Придется во всем признаться Лукреции. Лучше раньше, чем позже.

– Полагаешь, она меньше рассердится, если узнает, что это от Чезаре?

Я хотела рассказать обо всем донне Лукреции на следующий день, в праздник святого Стефана, но она поднялась очень поздно и только для того, чтобы принять гонца от брата. Бедняга с трудом преодолел метель и привез секретные депеши герцогу, дону Альфонсо, Ипполито и записку мадонне – совсем краткую, холодную. Сидя в подушках, завернутая в меха, потягивая горячую воду с лимонным соком, донна Лукреция долго вертела в руках сложенный и запечатанный листок, рассмотрела его и лишь потом потребовала нож, чтобы срезать печать. Я заранее подсуетилась, чтобы подать ей утреннее питье без свидетелей, собираясь попросить частную аудиенцию и поделиться своей новостью. И вот теперь обстоятельства вынуждали меня ретироваться, пока она читала письмо от брата, но мадонна приказала остаться.

– Что-то тревожно на душе, – призналась она. – Не оставляй меня одну.

Мадонна охнула.

– Рамиро? Даже не помню, сколько лет Рамиро был его соратником… Дольше, чем Микелотто. Невероятно.

Рамиро, подумала я, тот самый Рамиро, о котором он с любовью упоминал всего несколько недель назад, описывая происшествие с крылатой ящерицей. Мадонна продолжала читать, в ее тоне звучали сомнения и страх.

Письмо было написано рукой доверенного секретаря Чезаре, Агапито Джеральдини, с его второй подписью.

– Молилась? – переспросила донна Лукреция, хмуро глядя на меня. – С каких пор Чезаре просит молиться? – Она передернула плечами. – Пошли к моему мужу узнать, не согласится ли он повидаться. Затем возвращайся. Поможешь мне одеться. И позовешь далматинку. Где Анджела?

– Я приведу ее немедленно, мадонна. – Анджела, насколько я знала, ждала в нашей комнате новостей о моей встрече с мадонной.

– И знаешь, Виоланта, нам, наверное, все-таки следует помолиться…