Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Я снова перечитала строки послания и вспомнила, как просыпаюсь иногда ночью, охваченная страхом, что ребенок умер, и прижимаю руки к животу до тех пор, пока он не начинает брыкаться. А затем мне кажется, будто мое тело заполняет все темное пространство спальни, вытесняя наружу светильники, сундуки с постельным бельем, даже обычно пустующую кровать Анджелы, и тогда я уже не сомневаюсь, что умру, породив на свет какое-то чудовище. Из моей разорванной утробы будет литься кровь, а сердце остановится, не выдержав усилий. Страх натягивает нервы, как струны, в руках и ногах, так что я вынуждена вставать с постели и расхаживаться, хотя по ночам суставы в коленях не гнутся и болят. Но разве я могла бы умереть, пока Чезаре жив? Какой мне толк в небесах, если он по-прежнему на земле? «Мир будет без любви».

Решение принято. Я отошлю ему стихи. Они убедят Чезаре лучше всяких моих заверений, что я верная возлюбленная и ребенок, которого я ношу, – от него. Его сын, по воле Божьей, первенец.

По окончании карнавала мадонна отвлекала себя от тяжких лишений Великого поста тем, что с энтузиазмом принялась готовиться к моим родам, которые приходились на период после Пасхи. Наверное, ей доставлял удовольствие факт, что я в силу своего положения избавлена от необходимости поститься, и потому она неусыпно следила за моим питанием. Если хотели, чтобы родился мальчик, то следовало есть исключительно теплую пищу. По приказу госпожи все блюда для меня готовились в ее собственной кухне, обычно под личным наблюдением мадонны или в присутствии Анджелы, не скрывавшей недовольства, что ее отрывают от Джулио. Нельзя в это время думать о любви, выговаривала мне мадонна. Никакой говядины с перцем или пудингов из красных фруктов, вторила Анджела, ставя передо мной компот из инжира с имбирным сиропом в чашке, украшенной изображением розовощекого мальчишки, писающего золотистой мочой в речку. Ешь, приговаривала мадонна. И я казалась сама себе гусыней, которую откармливают для паштета из печени.

Эта чашка была из сервиза, ее изготовил для донны Лукреции муж прошлым летом, во время злополучной беременности. Я невольно вспомнила обернутый в саван комок плоти и костей, который Чезаре сбросил в ров, скорбно поджатые губы на его лице и полуопущенные веки, скрывающие горе, растерянность или что-то еще. Я опасалась, что подобные мысли навредят ребенку, но не осмеливалась ничего сказать. Мадонна позволяла мне пользоваться сервизом в знак особого расположения, к тому же дон Альфонсо проявил снисходительность к щедрости жены, учитывая мое состояние. Поэтому я ела, но мадонна, когда я подносила ложку к губам, видимо, прочитала на моем лице недовольство, заметила нерешительность, о которой даже я сама не подозревала. Придвинув свой стул ко мне, чтобы нас никто не слышал, она пробормотала:

Сразу после Пасхи я переехала из комнаты, которую мы делили с Анджелой, в спальню под покоями мадонны, где нет риска сквозняков из окон. Там мне предстояло оставаться до совершения церковного обряда, еще шесть недель после рождения ребенка. Лекари донны Лукреции и нанятая повитуха не разрешали мне даже посидеть среди жаровен апельсинового сада, если мы не хотели сомневаться в поле ребенка. Меня еще какое-то время интересовало, каким образом мадонна собиралась продолжать переписку с Бембо, но вскоре любопытство угасло – тело разбухало, а сердце становилось ленивым.

Чтобы окончательно оградить меня от простуд, поскольку весна выдалась холодной и сырой, а с Адриатики дул нескончаемый соленый ветер, мадонна распорядилась утеплить стены моей комнаты несколькими слоями ковров и гобеленов, а щель под дверью заделать подобием тряпичной колбасы, холщовой трубой, набитой шерстью и крепящейся с обоих концов шнурком. Вокруг кровати повесили красный парчовый балдахин, а саму кровать завалили горой мягких одеял, изготовленных исключительно из ягнячьей шерсти. Огонь в камине поддерживался день и ночь, за этим следила рабыня-далматинка. Мадонна одолжила мне ее с неким предубеждением, считая, что желтый цвет лица указывает на избыток желчи в характере. Для этой работы лучше сгодился бы раб, но мужчины не допускались в покои рожениц.

Меня радовало молчание рабыни, как и вид герба Чезаре на ее ошейнике. Мне казалось, будто рядом со мной находится его частичка, пока я кутаюсь в шерстяные платья и задыхаюсь от ароматного дыма из-за того, что в камин летят пригоршни семян кориандра, они лопаются и выстреливают, тем самым обеспечивая быстрые и легкие роды.

Я никогда не оставалась одна. Мадонна проводила в моей спальне столько времени, сколько позволяли ее обязанности. Можно было подумать, она считает беременность заразной и надеется подхватить ее от меня. Мы играли в лото или карты, читали друг другу или пели песни, чтобы убить время. Фидельма зачитывала отрывки из трактата Микеле Савонаролы, дедушки фра Джироламо, чей пример вдохновил ее любимого фра Рафаэлло. К моему удивлению, мадонна терпела все эти чтения и даже восхваляла разумность советов сира Микеле. Савонаролы были уважаемым семейством Феррары – врачи и преподаватели университета.

Феррарские дамы, прислуживавшие мадонне, многие из которых были замужем, делились воспоминаниями о собственных родах, и если донна Лукреция отсутствовала, то эти рассказы с каждым днем становились все мрачнее и зловещее. Я понимала: их возмущает, что они вынуждены ухаживать за наложницей выскочки Валентино, и они хотят меня напугать, возможно, даже довести до преждевременных родов. Но я была для них недосягаема в своем нерушимом желании сидеть и ничего не делать, а лишь наблюдать за своими компаньонками, шившими детскую одежду или игравшими на драгоценности в карты. А еще я слушала, как Анджела поет песни Джулио хрипловатым от дыма голосом.

Однажды утром, после мессы, донна Лукреция пришла ко мне в спальню в сопровождении пары, которой я прежде не видела. Судя по их одежде, простой, хоть и хорошего качества, чистой и незалатанной, это были деревенские жители. На руках женщина держала розовощекого младенца, и тот серьезно смотрел вокруг из-под грубого кружевного чепца. Я подумала о своем ребенке в утробе, скрученном, как пружина, в ожидании сигнала, что можно начать жизнь в этом мире. Неужели он тоже будет похож на запеленатую куклу со странным, ничего не выражающим личиком? Я положила руку на живот и почувствовала, как он брыкнулся, злобно и резко.

– Оставьте нас, – велела мадонна моим компаньонкам. – Все без исключения, – добавила она, видя, что Анджела не собирается уходить. Улыбнувшись сначала женщине с ребенком, а затем мне, донна Лукреция сказала: – Это Джузеффа. Она из Меделаны.